Янош мог бы возразить, Обут стрелял в безоружных, среди которых была его Агнешка, но военный комендант его бы все равно не понял. И потому Янош только вновь напомнил о просьбе узнать, не вернулся ли в свою часть лейтенант.
— Вряд ли, — сказал Верман, однако снял телефонную трубку и попросил соединить с ротой спецназа. Разговаривая, он бросал односложные фразы, из которых ничего нельзя было понять. Потом дал отбой и сказал:
— Я оказался прав: в части беглеца нет. Нет — и не появлялся с момента ареста.
В дверь постучали. Вошел посыльный с пакетом. Верман расписался в получении, отпустил солдата. Вскрыв пакет перочинным ножом, вытащил оттуда листок и быстро пробежал глазами текст.
— Вот так новость! — присвистнул он. Удивление было настолько сильным, что он не сумел скрыть его от Яноша: — Ну и финт! Не ожидал. Добрались-таки до гада...
— До кого? — не понял Янош.
Комендант помолчал. Еще раз прочитал документ и, откинувшись на спинку кресла, спросил:
— Послушай, Чепрага, если я правильно уловил, ты прибыл сюда из батальона Носенко.
— Точно. Мы были там с Матвеевой.
— Расположение штаба помнишь? Сможешь туда провести?
— Да в чем, собственно, дело, товарищ полковник? — воскликнул Янош.
Комендант пристально посмотрел на сидящего перед ним здоровенного мужика, как бы оценивая его надежность, и повернул документ лицевой стороной:
— Читай! Видишь?
— Вижу — ордер на арест Носенко, — сказал Янош.
— Вот именно, ордер на арест. По этому бандиту давно тюрьма плачет. Еще в апреле его хотели арестовать, прокурор санкцию не дал, а начальник управления обороны Приднестровья генерал Кицак ограничился приказом об отстранении от должности.
— В этих играх я ничего не понимаю, — возразил Янош. — Ежели отстранили, то как же Носенко остался комбатом?
— Покровители — великая сила. Особенно те, что куплены с потрохами и здесь, и в Москве. Вот почему Носенко так нагло себя ведет. Генерала Кицака с его приказом о снятии вообще послал по телефону очень далеко.
— Что ж такого натворил подполковник Носенко?
— Много кровавых следов за этим подонком тянется. Он лично участвовал в пытках людей. Я знал двоих — командира роты Козлова и его зама Смирнова. Отличные были ребята, Афган прошли... Они заподозрили, что Носенко сплавляет оружие на сторону с целью наживы, и высказали комбату возмущение. Он объявил их предателями, пособниками румынских фашистов, расстрелял, а потом сжег в машине. Ну да как бы веревке не виться, а концу быть. Теперь не отвертится. Как, сержант Чепрага, пойдешь проводником?
— Пойду. Мне ведь и Матвеева характеризовала подполковника не с самой лучшей стороны. Но, как человек служивый, хочу понимать свой маневр. Попрошу вас, товарищ военный комендант, рассказать все поподробней.
— Уважаю, дело говоришь, Чепрага, — согласился Верман. — У нас есть до выезда минут сорок. Пойдем в бытовку, заправимся, по дороге обговорим детали. И дай Бог нам удачи. Носенко изворотлив, крепок, нелегко будет его взять.
— Как-нибудь управимся, — заметил Янош, поднимаясь со стула.
Верман окинул взглядом его атлетическую фигуру и с усмешкой сказал:
— При таком росте и кулачищах вероятность увеличивается!
15
Выбежав за калитку, Михаил оглянулся, не отстал ли Рохляков. Прапорщик бежал, сильно припадая на левую ногу. Лицо в кровоподтеках и ссадинах с запекшимися рубцами на лбу, щеках, подбородке было страшным и могло привлечь внимание любого прохожего.
Оказавшись на тротуаре, Михаил остановился, решая, в какую сторону бежать.
— Почему встал? — тяжело отдуваясь, прохрипел Рохляков. — Мотаем отсюда побыстрей и подалее. Если схватят, нам кранты.
Прапорщик тысячу раз прав, но в роте Михаила с нетерпением ждет Илона. Оставить ее там — значит бросить на съедение псам. Все знают — Илона его подружка. Нетрудно представить, что сотворит с девушкой подонок Писарчук.
— Послушай, мужик, нам придется расстаться, — решительно заявил Михаил. — Мне предстоит сделать малый круг.
— Зачем? — поразился прапорщик. — Это же смертельный трюк...
— Не имеет смысла препираться. Я возвращаюсь в роту, чтобы выручить дорогого товарища. Ты свободен, жми до дому, до хаты. Тебя как кличут?
— Рохляков Илья... Пропаду я в одиночку.
— Я тебе не нянька, Илья, — разозлился Обут, — прощай!