— Так он таким трехэтажным загнул... Сразу видать — свой.
Все вокруг дружно расхохотались, а вошедший в дежурку командир полка, которому успели доложить о задержании, с усмешкой заметил:
— Счастлив твой Бог, лейтенант. Я ведь приказал солдатам не церемониться с любителями по стенам лазать. Считай, второй раз от пули ушел.
— Почему второй? — спросил Михаил.
— Так ведь ты нынче знаменитость, — ответил полковник. — Твою физиономию растиражировали все газеты.
Кабинет командира полка полковника Голубева, где продолжался разговор, был небольшим, с необходимой мебелью. Ни одного лишнего предмета, кроме разве что двух цветных репродукций — шишкинского леса и левитановской осени. Хозяин был высок, широк в плечах, гибок, мускулист. Лицо загорелое, продубленное ветрами, слегка скуластое, с глубоко посаженными серыми глазами могло бы принадлежать аскету, кабы не мягкий взгляд и улыбка, затаившаяся в уголках губ. Определенно российские пейзажи Шишкина и Левитана украшали кабинет не случайно.
— Что будем делать, лейтенант? — задумчиво спросил командир полка. — Тебя давно ищут и непременно придут сюда. Они не полные дураки и рассудят здраво: где мог скрыться спецназовец, как не у друзей-десантников?
Михаил почувствовал, как почва, которую он только что обрел, закачалась. Он так стремился к своим, а те собираются его сдать. Открестятся, как недавно майор Нарышкин или командарм Ткачев, не пожелавшие пальцем пошевелить во имя спасения своего офицера.
— Я же невиновен, — сдавленно пробормотал Обут. — Я выполнял свой долг.
Голубев покосился на лейтенанта неодобрительно, с укором сказал:
— Плохо ты о нас думаешь. И с выводами спешишь...
В дверь кабинета постучали. Вошел дежурный по полку. Доложил, что из Белграда прибыла машина с хлебом, но попасть в расположение части не может.
— Вы что, первый раз службу несете? — спросил командир полка. — Не знаете, как действовать?
— Так точно. Не приходилось оказываться в такой ситуации.
— Понятно, — усмехнулся Голубев. — Поднимите по тревоге дежурный взвод, подгоните хлебовозку к ограде с той стороны, и пусть ее содержимое люди перенесут в столовую. Все.
— Через стену? — спросил обалдевший дежурный.
— Именно. Вы полагаете, десантники разучились преодолевать препятствия с грузом? — в голосе командира полка прозвучала насмешка. — Идите, капитан, выполняйте.
Когда за дежурным закрылась дверь, Голубев повернулся к Обуту и устало сказал:
— Так и живем, лейтенант. Город отказал нам в хлебе. Возим продукты черт знает откуда, с дивизионных складов. И даже их спокойно выгрузить не дают. Мы сейчас под таким колпаком... А ты говоришь, надежное укрытие.
— Я считал, здесь суверенная российская территория.
— Пока, — согласился Голубев. — Пока нас не выгнали. Если эту территорию попытаются захватить, я обязан и буду защищать ее с оружием в руках. Но не пустить сюда представителей власти и правоохранительные органы, — он развел руками, — извини, не могу.
— Разве нельзя меня спрятать в какой-нибудь каптерке? — воскликнул Михаил.
— Можно. Но нет гарантии, что тебя не видели, когда ты пробрался в полк. Кто-то из работающих у нас гражданских мог заметить подозрительного человека и донести. Тогда скандал. Не можем мы вовсе не считаться с законами. Как ни крути, а тут, черт бы их побрал, другое государство... Нет! — решительно тряхнул головой Голубев. — Прятаться здесь безумие, и для тебя, лейтенант, вдвойне опасно. Надо, пока можно, уходить.
— Куда? — спросил Обут. Мысль, что ему нет места у десантников, повергла в отчаяние.
— Возвращайся в Тирасполь, в свою армию.
— Чтоб меня оттуда снова отправили в Кишинев? — с горечью пробормотал Обут. — Командарм Ткачев, спасая свою шкуру, сам же и прикажет.
— Успокойся, лейтенант, — Голубев широко улыбнулся. — Я все знаю. То, что сотворил с тобой бывший командарм...
— Бывший?
— Вот именно, — продолжал Голубев. — Ткачев снят с должности. Офицерское собрание Российской Армии требует предания его суду чести. Вчера назначен новый командующий.
— Полагаете, это что-нибудь изменит?
— Да уж, не сомневайся. Он наведет порядок в Приднестровье.
— Вы так уверены?
— Слишком хорошо его знаю. Генерал Голубев — мой старший брат. Он как раз из тех, кто...
В дверь снова постучали. Дежурный доложил:
— Вас спрашивают, товарищ полковник. Очень торопят. Представились, будто из республиканской прокуратуры.
Голубев стремительно встал, поглядел на Обута:
— Боюсь, народец этот по твою душу явился. Заговорились мы, а надо уходить.