— Вы какие-то ужасы рассказываете, — Ариадна передернула плечами. — Нельзя ли поговорить о чем-нибудь менее…?
— Полностью согласен, мадемуазель, — поддержал ее Герман. — Давайте я лучше расскажу вам что-нибудь из творчества экстатистов? Вы слышали, например, вот это, из недавнего:
Белой пеной сияет морскою
На разверстой постели она…
Он читал записанное по случаю стихотворение, а сам, между тем, установил на треноге ящик профилизатора — небольшой, размером с сигарный ящичек — открыл верхнюю крышку, постучал по циферблатам и стал запускать прибор, как научил его жандармский криминалист. Прибор глухо загудел. Работать ему предстояло минут пятнадцать, прежде чем магический профиль удастся зафиксировать.
— Как думаете, он запишет что-нибудь? — спросила Ариадна, глядя из-за его плеча.
— Трудно сказать, — Герман покачал головой. — Зависит от того, применял ли наш предшественник здесь какие-то заклинания. Что он здесь вообще побывал, это теперь очевидно, а вот наследил ли он здесь в магическом смысле, это вопрос. Вот он, к примеру, пользовался факелом, в отличие от вас.
— Я не вижу причин прятаться, — Ариадна пожала плечами, но ее огненный шарик стал тусклее.
— А он мог и видеть, — проговорил Герман. — Впрочем, будем надеяться, что он не был столь хитер.
— Смотрите, господа, здесь есть проход, — прервал их взволнованный голос Ильи Ильича. — Вы как хотите, а я, пожалуй, прогуляюсь.
— Один не смейте, — поспешно сказала Ариадна. — Я с вами.
— Я тоже, — сказал Герман. — Интересно, все-таки.
Вместе они двинулись по узкому коридору, выложенному все теми же грубо отесанными валунами. Кое-где на стенах появлялись еще надписи или рисунки, но разобрать их было очень тяжело, они стерлись. В одном месте дальше по коридору также обнаружился плющ, недавно разорванный чьей-то рукой. Похоже, они шли за прежним гостем гробницы по пятам.
— Вы думаете, здесь есть выход на поверхность? — спросила Ариадна.
— Может и не быть, — ответил Ферапонтов. — И вероятно, это даже к лучшему. Миры-осколки не самые гостеприимные места. В некоторых из них на поверхности невозможно даже дышать. А других не светит солнце и царит вечный мрак и чудовищный холод.
— Откуда же они вообще взялись?
— Одному богу известно, никто ведь систематически их не изучает. Эльфы верят, что когда-то не было такого множества миров, как сейчас. Мир был един. Это было давно, еще когда самих эльфов еще не было. Но какие-то существа жили в мире уже тогда, и они-то раскололи мир. Большие осколки стали отдельными мирами, вроде нашего. Маленькие — странными замкнутыми мирками, в которых эльфы какое-то время любили устраивать свои гробницы. Впрочем, все это, может быть, лишь легенда, ну, знаете, как о Всемирном потопе или Атлантиде. Сами эльфы, сколько их не расспрашивай об их прошлом, либо отделываются туманными притчами, либо прямо говорят, что это Zuola Hiisa — «вредное знание». То есть, нечто, что кто-то когда-то запретил им помнить.
— У них тоже свой Цензурный комитет, — вставил реплику Герман.
— Еще какой! — усмехнулся Ферапонтов. — Говорят, некоторые вещи, знать которые считается особенно опасным и вредным, они принудительно забыли под воздействием ментальной магии. То есть, мало того, что жрецы промыли мозги всему своему народу, но и сами себе тоже!
— Ну, это уж сказки, я полагаю, — ответил Герман. — Себе-то, небось, они эти вредные знания оставили — под предлогом, что иначе не смогут ограждать от них народ. Все всегда так делают.
— Ну, не знаю… — произнес Ферапонтов с сомнением. — Они очень странные, и я бы совершенно не удивился, если бы…
— Погодите, — прервала его Ариадна. — Слышите⁈
Все тут же замерли, прислушиваясь. Шелест… какой-то странный шелест со всех сторон, словно ветер гоняет по полу опавшие сухие листья.
— Что это? — спросил Герман шепотом.
— Тс-с! — ответил Ферапонтов, близоруко оглядываясь по сторонам. Ариадна засветила свой огненный шарик, сделав его немного ярче.
Ничего. Темные каменные стены. Редкие, едва заметные следы росписи на них. Облепившие камень стебли плюща. Может быть, это их листьями кто-то шуршит? Какие-нибудь ящерицы или крысы? Или?..
В следующий миг он ощутил хлесткий удар по лицу, словно его огрел кнутом извозчик, а затем этот самый кнут захлестнулся вокруг его горла и принялся душить. Герман захрипел, схватился за кнут, ощутил под пальцами нечто гибкое, скользкое и упругое. Побег плюща! И, кажется, не один, а несколько, сплетенных вместе!