— Жалость удел слабых и нервных, — произнес он. — Когда вы поживете и послужите с мое, то поймете, что ваши личные чувства не имеют значения, а имеет значение — дело. Что поступать надо не жестоко или мягко, а так, как для дела полезнее. И тем не менее, из некоторой сохранившейся во мне с юных лет сентиментальности я старался выбирать тех, кого действительно было не особенно жалко. Раз крепостной не согласился получить свободу, значит он не очень-то дорожит своей жизнью и готов расстаться с ней, если это потребуется для блага его хозяина. В данном же случае это действительно было нужно для того, чтобы их хозяева продолжали наслаждаться жизнью, будучи избавлены от политических потрясений. Согласитесь, что крепостной, отказавшийся от вольной, это, в сущности, нечто очень героическое, но… в то же время, не совсем человек. Вам так не кажется? Это поступок не человека, а собаки. Собакой можно восхищаться, но, если ради спасения человека нужно убить собаку, думаю, мало кто скажет, что это неприемлемо.
Они сидели друг напротив друга, граф легонько барабанил пальцами по столу. Кажется, он был совершенно уверен в том, что говорил.
— Получается, вся эта история с флоромантом была организована только для того, чтобы склонить к сотрудничеству простого поручика Корпуса жандармов? — спросил Герман.
— О, не преуменьшайте свое значение, Герман Сергеевич, — проговорил граф. — Вы не просто поручик. Вы ключевая фигура в этой игре. Я ведь догадываюсь, по какой причине мой друг Паскевич разом потерял связь со всеми крестьянами села Грабино. Вы человек опасный, и вас лучше иметь в союзниках. А если это невозможно — то чтобы вас вовсе не было. И тут уж вам решать.
Несколько секунд они смотрели друг на друга через стол, и Герман выдержал его взгляд, холодный и твердый, словно вечная мерзлота.
— Поймите, Герман Сергеевич, что именно мне от вас нужно. Если бы мне нужны были конкретные сведения — например, состав заговорщиков или детали вашей связи — я бы вызвал сейчас менталиста, и достал бы их из вашей головы. Это не проблема. Но мне нужно ваше искреннее сотрудничество. И прежде всего — такой залог, имея который я мог бы быть уверен, что вы со мной до конца. Вот, взгляните.
Граф достал из папки листок и протянул Герману. Листок представлял собой написанный убористым писарским почерком протокол допроса, согласно которому Брагинский Герман Сергеевич сознавался в том, что был вовлечен князем Оболенским и княжной Ермоловой в заговор с целью свержения императора и установления республики. Да, это был серьезный залог. Подписав такую бумагу, Герман, конечно, отрезал себе любой путь назад, к Оболенскому… и к Тане.
— И если я подпишу это, то выйду на свободу?
— Не сразу, разумеется.
— Понимаю. Вам нужно будет время, чтобы покончить с… остальными.
— В смысле? — граф уставился на него. — Молодой человек, вы, кажется, не поняли. Я с ними УЖЕ покончил. Большинство известных нам членов заговора уже арестовано или изолировано в своих имениях. Князь Оболенский отстранен и ожидает допроса в Петербурге. Командир гвардейской артиллерии, несколько губернаторов, министр финансов, верхушка Корпуса жандармов — все взяты к ногтю. И между прочим, далеко не всем предоставлены такие хорошие условия почетной капитуляции, как вам. Решайте — время дорого.
— Итак, сначала я даю показания. А потому?
— После этого вы получаете нашу защиту и хорошую должность подальше от столиц — в ваших интересах будет побыть подальше, пока все не уляжется. А дальше… что ж, после окончательного разгрома заговора в столицах освободится много хороших должностей, на которых было бы полезно видеть человека, делом доказавшего свою преданность трону. Я думаю, службу в Корпусе жандармов можно было бы вам и оставить — слишком хлопотно, а? Пойдете служить в Личную канцелярию Его Величества, только не в Третье отделение, а во Второе, которое занимается крестьянской реформой. Будете иметь доступ к архивам, лично осматривать имения помещиков. А если помещик чем-то не угодил престолу… а точнее, его верным защитникам, то есть, нам, то часть его крестьян вдруг может самопроизвольно освободиться… Вы представляете, какая это будет выгодная должность? Все очень быстро поймут, что с вами лучше поддерживать хорошие отношения.
Граф многозначительно взглянул на Германа и пододвинул к нему бумагу.
— Решайте, Герман Сергеевич, — проговорил он. — Те, кому вы служили до этого, уже проиграли. Нет ни почета, ни выгоды в том, чтобы погубить свою жизнь ни за грош во имя даже не идеалов… а просто политических амбиций кучки интриганов, которые — я уверен — даже не удосужились толком посвятить вас в свои планы. Уверяю вас, положение ваше в Святой дружине будет и прочнее, и выгоднее. А кроме того…