Но договорить граф не успел. В этот момент в дверь камеры постучались, а затем ее отворил тот самый усатый полковник из Третьего. Глядел он невозмутимо, но как-то уж очень нервно переминался с ноги на ногу, а графу сделал какой-то резкий жест. Граф поднялся со стула и торопливо прошествовал к полковнику, а тот торопливо зашептал ему что-то на ухо.
— Хм… Герман Сергеевич, я вас ненадолго оставлю, — проговорил граф, повернувшись к Герману. — Вы тут пока подумайте над моим предложения — полагаю, вы сами придете к выводу, что альтернативы ему в вашем положении нет. Очень надеюсь, что к моему возвращению я найду бумагу подписанной — тогда вас ждет еще и небольшой сюрприз.
С этими словами он вышел из камеры и — судя по звуку — торопливо зашагал по коридору следом за полковником.
Глава двадцать третья
Воспевается торжество жизни
Дверь за двумя посетителями захлопнулась, лязгнул замок. Герман бросил еще один взгляд на лежавшую на столе бумагу. Какие у него есть варианты?
Можно, конечно, попробовать вырваться из темницы силой, но это утопия. Стены подвала, специально выстроенного так, чтобы удержать внутри даже сильных аристократов, буквально пили из него магическую силу. Которой у него и было-то куда меньше, чем у того же графа.
Подписать бумагу, а потом тут же броситься к Оболенскому и предупредить его? Нет, разумеется, не дадут. Даже если он, на самом-то деле, и не арестован еще, все равно не дадут. Продержат здесь в изоляции, потом выпустят на свет божий только на суде. А после суда, чего доброго опять упрячут или вовсе удавят по-тихому, как Ферапонтова. Никаким их посулам, конечно же, верить нельзя. Вот Илья Ильич поверил, и где он нынче?
Но и злить их демонстративным отказом от сотрудничества тоже нельзя — им явно сейчас не до сантиментов. Они его боятся. Если увидят, что он слишком независимо держится и угроз их не пугается — испугаются сами еще сильнее и убьют его. Так что перегибать не надо. А что тогда надо? Лучше всего, конечно, было бы потянуть время. В прошлый раз это помогло — глядишь, и в этот раз тоже ситуация разрешится как-нибудь сама собой. В конце концов, начальство знает, что он арестован, и не в его интересах бросать его здесь без помощи. Если только у начальства нет сейчас забот поважнее…
Не успел он об этом подумать хорошенько, как где-то наверху едва слышно грохнуло, а по стенам и полу прошла заметная вибрация.
Ого. Уж не начальство ли это явилось к нему на выручку? Однако стрельба в центре Москвы, да еще, похоже, и не просто из стрелкового оружия, а из чего потяжелее… Или это даже магия? Как бы там ни было, каша, похоже, заварилась серьезная.
Словно подтверждая эту мысль, грохнуло еще раз, на сей раз сильнее, а дрожь стен заставила звякнуть цепь его кандалов. За дверью послышался дробный топот множества подошв, кто-то пронесся по коридору в одну сторону, в другую, послышались отдаленные крики и ругательства. Затем на некоторое время все затихло, а потом он услышал, как в дверном замке медленно, словно нехотя провернулся ключ. После этого дверь распахнулась, и на пороге показался Трезорцев.
— Герман, вы тут⁈ — воскликнул он.
— Как видите, — ответил Герман и демонстративно звякнул цепями.
— Так, слушайте, надо быстро… — Трезорцев засуетился, что было ему совершенно несвойственно. Ключ выпал из его дрожащих пальцев, звякнул о плиту пола, майор чертыхнулся, бухнулся на колени, чтобы его подобрать. В этот момент вверху бахнул новый взрыв, и здание тряхнуло сильнее. Герман испытал неприятный приступ клаустрофобии: если вся эта махина сейчас обвалится, он будет погребен здесь навечно, и хорошо еще, если сразу погибнет…
— Что вообще происходит? — спросил он у подскочившего с пола Трезорцева.
— Чер-рт знает что! — рявкнул тот. — Я уже ничего не соображаю. Управление окружили военные, гвардия. Связи нет. Требуют сдаться. Как такое возможно? Это же война, такого никогда не было.
— Не было, а теперь будет, — проговорил Герман. — Вы чего пришли-то?
— Вот, — ответил Трезорцев, и достал из-под мундира нечто, завернутое аккуратно в тряпицу. Едва он ее развернул, как Герман почувствовал, как сердце отчаянно стукнуло в груди. На белой ткани лежал Узорешитель.
— Мне это передал полковник Войницкий. Велел передать вам. Понятия не имею, что это, то есть, по виду-то револьвер, но…