— Последний вопрос… для чего все это? — спросил Герман. — Я имею в виду… все ведь было хорошо целых двести лет. А теперь все летит в тартарары, и фактически из-за меня…
— Не из-за тебя, не льсти себе. Просто все имеет свое начало и свой конец. Смерть старого — это просто освобождение места для нового. Если бы люди жили вечно, они заполонили бы все землю и стояли бы друг у друга на головах. Если бы империи жили вечно, мир застыл бы в вечной неизменности. Трава прорастает сквозь каменную мостовую, некогда прекрасные города зарастают лесом. Это торжество жизни, и ты пророк ее.
В следующий миг в глазах у Германа стало темнеть, а затем мир перед ними вновь озарился зеленой вспышкой. Не успел он проговорить еще что-то, например, попрощаться, как осознал, что вновь находится в камере, прикованный к столу наручниками.
Наклонившийся к нему через стол Трезорцев попытался вырвать у него из рук Узорешитель, но Герман не отдал, хотя у него и дрожали руки, а взгляд бесцельно блуждал по стенам.
— Ты что творишь? — майор уставился на него, раскрыв гиенью пасть и свесив розовый язык. — А ну отдай эту штуку назад!
— Все в порядке, — ответил Герман. Прикрыв глаза, он видел, что небольшая зеленая ниточка тянулась к нему и от майора тоже. Тот, похоже, за последнее время осознал, что его бывший подчиненный играет в происходящих событиях какую-то таинственную роль.
Герман снова потянул силу в себя. Сперва легонечко, стараясь не захлебнуться ей.
Конкретные заклинания тут были уже даже неважны — сила сама подсказывала ему, что можно сделать с ее помощью, как именно сформировать ее и что из нее вылепить. Например, можно направить ее чуть вперед и выйдет нечто вроде лезвия, которое…
«Звяк!» — это упала на стол двумя половинками перерубленная цепь!
«Донн!» — это треснула цепь наручников, и ее перерубленные звенья покрылись черной окалиной. Затем та же судьба постигла и кандалы.
Трезорцев смотрел на все это глазами, полными ужаса. Он не хуже Германа знал, что стены тюрьмы подавляют магию, и понимал, какая сила нужна, чтобы сопротивляться этому давлению. Восхищенный и испуганный, он сделал несколько шагов назад, пока не уперся в каменную стену.
— Ну, что вы, ваше высокоблагородие, — произнес Герман, стряхивая браслеты наручников и направляясь к дверям. — Не бойтесь. Сейчас будет весело. Мы тут сейчас с одним господином беседовали о том, чем отличается человек от собаки. Полагаю, пора нам закончить нашу беседу. Вам, конечно, тоже будет интересен ее исход, вы уж насчет собаки на свой счет только не принимайте ради бога.
Он учтиво поклонился Трезорцеву, а затем открыл дверь и вышел в коридор.
Глава двадцать четвертая
Рушатся стены
Трезорцев порывался выйти вслед за Германом в коридор, но Герман сделал ему жест оставаться пока в камере, и тот послушался. Сам же Герман направился вперед по коридору, освещенному тусклыми фонарями, вставленными в стены через равные промежутки.
Его чувства обострились. Он ощущал рядом присутствие людей — враждебных, настороженных, растерянных. Несколько слабее, но все же ощущал и большие массы людей на поверхности. Открывшиеся сенсорные способности — или, быть может, это было только воображение? — рисовали ему сейчас, как жандармы спешно занимают позиции у окон, вооружившись винтовками из оружейной комнаты. Как офицеры из числа аристократов возводят вокруг здания магический щит, вибрирующий, словно жаркое летнее марево. Как в этот щит вливается щедрая порция силы, направленная откуда-то с первого подвального этажа — это вступил в игру поднимающийся по лестнице граф. Как с крыши здания генерал Радлоф, создав при помощи магии звуковой усилитель, требует от атакующих сложить оружие.
Самих атакующих Герман чувствовал хуже. Судя по звукам, там была артиллерия. Наверняка, гвардейская артиллерийская бригада. Но и без пехоты, конечно, тоже не обошлось. И, конечно, их предводитель — наверняка, это Ермолов — ведет сейчас переговоры с Радлофом, а заодно пытается повлиять и на его подчиненных.
Те же люди, которые находились ближе, чувствовались очень хорошо.
Один раз прямо перед ним из-за угла вскочил жандармский корнет с револьвером, и Герман увидел его задолго до того, как корнет появился в поле зрения. Просто заметил сияющий человеческий силуэт прямо сквозь стену.