Никогда я не имел столько времени на размышления. Все заботился о пропитании, о сиюминутном. И вдруг погоня за деньгами и жизненным успехом кончилась. Надежды рассеялись, и ничто не имело цены. Суета сует, бессмыслица существования. Человек - бренное создание. Я начал постигать иное измерение окружающего мира.
Обычно каждый наперед различает отдельные этапы своей жизни. Готовится к ним и ждет их. Изменение не происходит в единое мгновение, иногда минут годы, прежде чем человек заметит, что, в сущности, он и его жизнь изменились, что он идет по другой земле, очутился на другом берегу.
Я испытал таких этапов несколько. Первый закончился, когда я познакомился с Августой. С тех пор все делилось на "до Августы" и "после Августы". Разделительная грань микроистории. Второй этап начинался не свадьбой и не мгновением, когда мы пересекли границу. Начался он, бог знает почему, ослепительной вспышкой электрода, коснувшегося конструкций пассажирского судна "Аугсбург" на судостроительной верфи Кратцманна, где я начал, после нескольких отчаянных месяцев поиска вакантных мест, работать. Тогда мне пришло в голову, что именно в это мгновение исчезли детство и юность, что у нас нет никого, кто бы нам помог, что только теперь мы созрели и предоставлены сами себе. Сколько, интересно, километров электродов я расплавлю, прежде чем что-то изменится, прежде чем моя жизнь вернется на нормальные рельсы? Но на какие рельсы, если те, которые за мной - взорваны? Перед собою я ничего не видел, только раскаленную струйку металла. Бесконечную, мгновенно твердеющую и затягивающуюся темным стеклообразным слоем окали- ны. Но под ударами молотка слой послушно спадал, как белье с тела Августы.
Здесь был конец того удивительно короткого этапа, здесь у меня кончился электрод, и здесь я сделал последний сварной шов. На "Гильдеборг" - судне жестокой правды и познания - все кончилось. Как только я ступил на палубу. Нынешний этап наступил не в оглушающем залпе ракет, разрывающих спасательные шлюпки, не в стальном омуте, в который мы погрузились, как в могилу, а в "Де-Пайпе". Там началась моя трагедия, трагедия прозрения. Она касалась только меня. Не тех людей в шлюпках, не капитана Фаррины, которого сломали террористы. Терроризм - мощное оружие, никто от него не защищен. Бьет прямо в сердце, парализует разум и волю. Августа была моей террористкой, она уничтожила меня так же равнодушно и без колебаний, как те два капитана, как ракеты миноносца команду "Гильдеборг". Разорвала меня, принудила отказаться от собственного "я". Иоганн Фаррина пожертвовал всем, чтобы спасти то единственное, что имело для него цену. Я не жертвовал ничем, собственно, я ничего и не имел, я только внутренне разложился. Я ни на что не годился, и ничто для меня не играло роли. Подходящий человек для "Гильдеборг".
- Мы должны его убить! - сказал из темноты Гут. Его занимали такие же мысли. - Мы должны его прикончить, Ганс, должна же быть какая-нибудь расплата. Он загребет денежки, а каково тем сорока парням и их семьям!
Я слышал, как он переворачивается и садится. Спиной он оперся о металлическую стену.
- Живыми мы все равно отсюда не выберемся, - сказал он неимоверно серьезно. - Не могу себе представить, как мы сможем сойти с корабля, как попадем на мол. При выгрузке будут такие же меры безопасности, как в Амстердаме. Очистят мол и всю округу. А если нас поймают... Но ведь мы уж и сейчас мертвы, - проронил он с трудом. - Поэтому и думаю, что мы должны его прикончить, это наша обязанность!
- По-видимому, ты прав, - вздохнул я, - но действительный виновник в другом месте, а капитану, возможно, свернут шею раньше, чем нам. Но если представится случай, можно это сделать.
Из глубокого пессимизма Гута рождалось отчаяние. Отсюда не было дороги. Мы только на минуту приостановили смерть. Ночью выйдем отсюда, пролезем по шахтам и каналам, проникнем на капитанский мостик и убьем капитана железным прутом.
Меня не страшила фантастичность этого намерения. Я резко распрямился и раскинул руки. Череп захрустел - снова я слышал этот кошмарный звук. Я начал кричать. Чему помогает человек криком? Кого пытается прогнать и устрашить? Или это только голос зверя, дремлющего внутри, того древнего, чуть цивилизованного зверя?
Гут начал трясти меня.
- Проснись, перестань же орать!
Я открыл глаза,
Темнота?
Сон или действительность? Разговаривал ли я минуту тому назад с Гутом или это мне показалось? Жара была невыносимой, невозможно было дышать.
- Не выдержу я этого, не выдержу, - шептал я, - через минуту сойду с ума, разобью себе голову!
Снова этот звук!
Нет, это Гут освободил затвор вентиляционного перекрытия. Я карабкался за ним. Исчезнуть из этого страшного склепа.
Жара в трюме была еще больше, чем в изолированном стальном резервуаре. Мы открыли выпускной кран, поток воды хлынул.
Возрождение!
Облегчение!
Выдержать! Прошел еще один день или два? "Гильдеборг" когда-то должна пристать, конечно, должна.
- Это бессмыслица - убить капитана, - сказал я счастливо, держа голову под струйками воды. - Это страшная глупость.
- Ты хочешь его убить? - спросил Гут.
- Я - нет, это ты предлагал... - Я оторвался от краника, здесь мрак был слабее и прозрачнее. Мы видели лица друг друга.
- Что-то тебе показалось, я не самоубийца.
- Может быть, может быть, ты прав, что-то мне показалось.
Только не спорить, мы не должны начать ссориться. Галлюцинации. Сами не знаем, что мы говорили, что нет. Мы должны сосредоточиться и контролировать себя. Не спать! Разработать план и обсудить, как отсюда исчезнуть, как выбраться с этого корабля. Не ждать случайности, начать строить мост.
- Мы должны взвесить все способы, как покинуть судно, - сказал я. Найти такой, который даст наибольшую надежду на успех.
- Есть только один путь, - усмехнулся Гут, - с палубы по трапу - на мол. Но пока трап спущен, у него стоит стража. Днем и ночью.
- Прыгнуть в море и плыть!
- В порту? Мы даже не знаем, где пристанем. Днем это исключено.
- А ночью?
- Ночью... Их целью будет как можно быстрее разгрузиться, и снова в море. Через пару часов судно поплывет дальше. По-видимому, ночью стоять на якоре не будет.