Когда я расписывался, то заметил, что грязь въелась в руку так глубоко, что я даже не мажу этот красивый бланк.
Я начал смеяться; это было невероятно, только что я стал членом самостоятельной "Анти-Террористической Унии" Макса Гофмана. Мы были куплены и завербованы в течение десяти минут. У нас не было времени на размышления, самокопания или взвешивания моральных ценностей. К тому же чихал на эти ценности весь свет, чихали и мы на них тоже. Здесь нам предлагалась единственная возможность сохранить свою шкуру. Окончательно исчезнуть из пределов досягаемости капитана Фаррины и южноафриканской полиции. В их компании нас ждала одна-единственная дорога из порта. С пулей в голове куда-нибудь на свалку. Сомневаюсь, что они утруждали бы себя похоронами.
- Так, ребята, - спокойно сказал портовый представитель Макса Гофмана и аккуратно положил договоры а письменный стол. - Теперь я должен сделать из вас снова людей. Пару дней отдохнете, и потом я отошлю вас сборным самолетом в Русамбо.
Он встал, подошел к большой карте и указал нам на маленькую точку недалеко от родезийско-мозамбикской границы.
- Здесь расположена наша база. Он запер контору и по коридору вывел нас во двор между безликих корпусов складских и учрежденческих зданий. Посмотрев убийственным взглядом на наши грязные разодранные комбинезоны, он ключом отпер дверцы серого "ситроена". МАШИНА БЕЛОГО ЧЕЛОВЕКА! Через проезд "Только для европейцев!" мы выехали на другую улицу и среди валившей пестрой толпы бесцеремонно пробирались к городу. Только когда мы миновали величественное здание управления порта и вырвались из муравейника на приморскую автостраду, перед нами возникла панорама города, протянувшегося вдоль прекрасного залива Алгоа, с золотыми пляжами и очертаниями Форт-Фредерика, старейшей африканской военной крепости под экватором.
Этап!
Мы вступили в иной мир. Он сущeствовал независимо от нас, и ничего мы о нем не знали. Вынырнули из омута и оказались в нем.
Меня охватило чувство неимоверного облегчения и счастья. Нас уже не схватят, мы пережили. Мы сидели, ослепленные жгучим, ликующим послеполуденным сиянием. По обеим сторонам шоссе тянулись пестрые ковры цветов. Только полоса стройных высоких пальм с королевскими кронами, слегка покачивающихся от дуновения слабого ветерка, опоясывала весь залив, как зеленый венок. "Экскурсовод" нажал на кнопку радиоприемника.
Психологический допинг. Порт-Элизабет превратился у меня на глазах в рай. Мы ускользнули, вступили на небеса. Я чувствовал, как слезы неудержимо льются из моих глаз.
Гут дремал, голова у него покачивалась, рот был приоткрыт. Многое он перенес. Человек не может выдержать слишком много ужаса или счастья, тотчас же начинают работать его защитные системы. Усталость и сон. За сегодняшний день мы наработались больше, чем если бы выгрузили целый эшелон угля.
"Экскурсовод" нас не беспокоил. Он тихо насвистывал какую-то мелодию. Через открытые окна в машину проник аромат моря, просоленного песка и морских водорослей.
Белые безлюдные дворцы на пологих склонах сменяли виллы и резиденции. На блюдах золотого песка лежали тела полуголых женщин.
Я глубоко вздохнул, я был как пьяный. Человек за один-единственный день может прожить больше, чем за всю жизнь. Голова у меня кружилась, езда в машине вызывала тошноту. Пессимист внутри меня отчаянно нашептывал: "Все обман! Достаточно двух желто-черных полосатых контейнеров, и не будет ничего. Ни пальм, ни ковров из цветов, ни даже этого прекрасного города с красотками на побережье. Ничего! Вообще ничего!"
Белое кружево окаймляло побережье. Именно здесь кончалась Африка, дальше был уже только океан. Мы свернули с приморской автострады на асфальтированную дорогу, ведущую немного в сторону. Город остался позади. Потом перед нами в одной из живых изгородей открылись железные ворота, и машина остановилась перед низким кирпичным бунгало.
- Фред, Фред, - заорал "экскурсовод" и вышел из машины. Гут открыл глаза и непонимающе смотрел вокруг себя. - Фред! Везу друзей!
Из бунгало вынырнул однорукий мужчина в таких же серо-зеленых брюках и рубашке без каких-либо знаков различия и от удивления открыл рот:
- Где ты их взял? Ну и вид у них...
- Удрали с какого-то угольщика. Можешь с ними что-нибудь сделать?
Однорукий озадаченно покачал головой.
- Ничего подобного я еще не видел. Плывете из Европы?
- Из Европы.
- Ничего, вперед, ребята! - сказал ободряюще "экскурсовод". - Можете заняться собой. Я должен вернуться, вечером увидимся.
Он развернул машину и исчез.
Я стоял неподвижно под потоком теплой воды, давая ей бить во все поры моего тела. Гут в соседнем душе фыркал и чихал. Содрать грязь "Гильдеборг" было выше моих сил. Мыло скользило по ней, как по жирному стеклу. Даже не захватывало. Потом появился Фред и принес нам синтетические моющие средства. Минуту он смотрел на наши покрытые черным тела и с усмешкой сказал:
- Что вы, парни, это не уголь, это - трюм, но мне до этого нет никакого дела, это ваша забота.
Он скорчил гримасу и предоставил нас потокам воды и химии.
Сапонаты начали разрушать монолитный слой грязи. Ужасная, каторжная работа, я вынужден был отдохнуть.
- Гут! - закричал я в соседнюю кабинку.
- М-м?
- Что будем делать?
Мне необходимо было беседовать, говорить о нашем решении, о своих сомнениях. Теперь под барабанящим душем, в доме за высокой оградой у меня начало все переворачиваться в голове. Ведь, конечно, мы не допустим, чтобы нас отправили в Родезию. Наш поступок был вызван отчаянием, но теперь мы уже не отчаиваемся.
- Будем держать язык за зубами! - сказал строго Гут. - Как в армии, приятель.
Однако мне казалось, что его резкий ответ имеет в сущности иное значение. Он не хотел разговаривать. Не хотел разговаривать на эту тему здесь. И у него не выходил из головы наш поступок. Человек быстро приходит в себя, он мигом забывает о чуде, свидетелем которого был. Об оказанном благодеянии. О до сих пор оказываемом благодеянии. А ведь мы еще пока стояли под душем и сдирали грязь.
Но с каждым чистым клочком кожи в нас пробуждались сомнения и неблагодарность. Теперь, когда непосредственная опасность нам уже не угрожала, когда мы в окно видели зелень сада и белые стены дома, мы начинали думать нормально. Только сейчас мы проснулись. Ведь не полезем же мы из огня да в полымя. Мы стали членами частного иностранного легиона, антитеррористического подразделения. Это было официальное название, но каково оно было на самом деле? Кто террористы и кто антитеррористы? В разных местах понимают это по-разному. Одинаковые слова понимает всяк по-своему. Пора перестать верить в первоначальный смысл слов. Та, прежняя речь, в которой "да" означало "да", а "нет" - "нет", принадлежит прошлому, самое большее - словарю. Это мертвый язык, как латинский. ПРАВО, БЕСПРАВИЕ, СВОБОДА - понятия, возможно, годящиеся еще для литературы. Но в живой речи они означают нечто совсем иное. Они выражают сиюминутное положение вещей, состояние мира и соотношение сил.