"УМТАЛИ — 150 км",
Пустота и одиночество. Со вчерашнего вечера туда не проехала еще ни одна автомашина. Горный хребет Иньянгани остался далеко за моей спиной, и саванна, разрезанная дорогой на две части, выдыхала сухой горячий аромат сожженной земли.
Ночь я продремал с пистолетом на коленях на краю дороги, чтобы не пропустить ни одной машины. "Терпение, — сказал мне командир бронетранспортера, когда перед самыми сумерками меня высадили на обочине безлюдного чуда цивилизации, соединяющего Солсбери с Умтали. — Не менее чем раз в два часа кто-нибудь проедет, это статистика, а зверей можешь не опасаться. Сюда отважится зайти самое большее антилопа либо газель, их здесь всюду масса. Ни лев, ни леопард к шоссе не приблизятся. Будь осторожен только со змеями. Достаточно поднять руку, и любая машина остановится".
Но ночь прошла, а шоссе было все еще таким же пустым, как и вчера. Я очутился вне действительности и вне вселенной. Только отдаленные перископы жирафов напоминали, что я иду через самый большой зоологический сад в мире. Может быть, именно эта оторванность и одиночество воспрепятствовали тому, что я сразу же, с самого начала, не поддался панике. Я был брошен в пустоту, и чувство опасности перестало иметь значение. Хотя оно существовало как результат прошлого опыта, но ему не подчинялись защитные центры. Во мне не было страха. Я шел и наблюдал сам за собой, за тем, как я шагаю в самой абсурднейшей ситуации, какую только человек может себе представить. Я очутился в незнакомой части света, на незнакомой дороге, с голыми руками и не имел малейшего представления, что будет дальше. В сущности, от этого можно было сойти с ума.
Одиночество, в котором я очутился, как ни странно, было одиночеством не внутренним, а внешним. В округе не менее сотни километров, очевидно, не было ни одного человека. Однако внутри меня шумела целая толпа. Я слышал голоса капитана Фаррины, Гута и Гледис. Снова я перебирал в памяти мгновения в посольстве. Когда нас сфотографировали и для чего? Возможно, это обычная практика, и каждый посетитель должен оставить оттиск своего лица? Или им было с самого начала ясно, кто мы и что они с нами должны сделать?
Но потом я подумал, что не должен считать вещи кажущиеся уже доказанными. Что, если мы были сфотографированы только потому, что посетили посольство и это привлекло внимание местного правительства? Во всем мире контрразведчики тщательно следят за посетителями посольств. После смерти Гута они начали обдумывать, куда я мог исчезнуть. Шли по прямой дороге, как и я, и она их привела к цели. Иначе и быть не могло. И теперь так же выйдут на меня — это логика робота, вычислительной машины. А у меня нет возможности действовать иначе, чем сейчас. Это обстоятельство вызывало тревогу, но и оно не слишком меня задевало. Солнце, безжалостно сжигающее лицо, было более реальным.
Этап!
Шоссе, прорезающее плоскогорье, образовывало границу. Я с изумлением уяснил себе это обстоятельство и остановился. Впервые я видел эту границу совершенно отчетливо. Вот оно, это мгновение, в которое что-то меняется. Новый рубеж в моей жизни. Я знаю, что было на этой стороне, но не имею даже и представления, что будет на другой. Что произойдет, когда я перейду границу, когда? пройду по этой дороге до конца? Пока я двигаюсь где-то посредине — между прошлым и будущим. И не принадлежу ни тому, ни другому.
Однако сколько времени это может длиться? Эта мысль вернула меня к действительности: дело идет обо мне, о моей жизни, это не игра. Она стерла чувство непричастности. Вдали появилась красная туча. Облако пыли, взвихренное над дорогой. Кто-то приближался, подъезжала незнакомая машина или судьба! Я дождался. Если остановится, то сяду, ничего другого мне не остается. Я поднял руку и пошел ей навстречу по осевой линии.
Седовласый банту, сидящий за рулем семитонного грузовика с прицепом, доверху нагруженного ящиками с пивом, ослепительно улыбнулся и певуче сказал:
— Не хотите ли пить, господин?
Я кивнул, и он подал мне консервную банку из ящика под сиденьем.
— Можете подбросить меня до Умтали?
Не знаю, кто из нас был больше удивлен, он или я. Он оскалил белоснежные зубы и, не говоря ни слова, открыл дверцу. Я упал на раскаленное сиденье и жадно лил в себя содержимое баварской пивной консервной банки. Наихудшее и наитеплейшее пиво, какое я когда-либо пил. Мгновенно у меня на лбу выступил пот, а рубашка приклеилась к спине.
Грузовик тяжело вздохнул и тронулся. Я ехал навстречу неизвестному будущему. Шофер дружески взглянул на меня и начал петь. Он ни о чем не спрашивал, даже не пытался завязать разговор. Только теперь я понял, как я устал. Совсем нелегко идти пешком по африканскому шоссе.
Машина громыхала на восьмидесятикилометровой скорости к югу, и местность начала меняться. Становилась не такой однообразной и более зеленой. Минутами я замечал вдалеке стада зверей, но глаза в этой жаре закрывались, голова падала на грудь. Где я буду через неделю, где буду через год? Может быть, в земле. Благодарю бога, что я не знаю своей судьбы. Пиво ударило в голову, и все стало безразлично. Собственно, смерти я не боюсь, каждый дойдет до конца пути. Лучше раньше, чем позже, — так чего бояться. Конечно, лучше бы не слишком рано, не сейчас.
Когда я снова опомнился, жара в кабине была невыносимой. Не меньше пятидесяти градусов. Время приближалось к полудню.
— Вы отдохнули, господин? — спросил хрипловатым голосом банту. — Через часок будем в Умтали. Вы нездешний?
Я кивнул.
— Я сразу это понял, — сказал он со смехом. — От мистера Гофмана?
Я с интересом посмотрел на него. Он быстро все схватывал. Я был тут достаточно долго, чтобы знать: белый не влезет в машину к черному, здесь так не делается.
Банту снова мне улыбнулся, на мгновение снял руки с рулевого колеса и поднял их над головою, показывая, что сдается.
— У мистера Гофмана служит весь мир.
Человеку некуда бежать, негде спрятаться — все написано у него на лбу.
— Вы знаете отель Гуцци в Умтали? — спросил я.
Он с усердием кивнул.
— Расположен сразу же на окраине города, мы поедем около него.
— Там я выйду! — сказал я и всунул в карман рубашки пятидолларовую банкноту.
— Как прикажете, господин. Довезу вас прямо до отеля. Это приличное предприятие, очень шикарное, вам понравится.
Деньги открыли путь к сердцу. Он подал мне еще одну консервную банку с пивом, но я не стал ее открывать. От пива только понапрасну потеешь, чай лучше. Я уже научился его пить. Потерплю до Гуцци, а там напьюсь. Если это благополучно кончится, если нас не остановит военный патруль или полицейская машина. Лучше бы я шел пешком или подождал машину с белым шофером. Я все еще веду себя необдуманно. Этот добряк остановит машину перед самым бюро обслуживания мотеля, и мгновенно я привлеку к себе внимание.
— Откуда едете? — спросил я.
— Из Солсбери, господин. Два раза в неделю вожу пиво.
— Партизан не боитесь?
— Нет, господин, тут нет никаких партизан. Мистер Гофман не пустит их в страну, может быть, где-нибудь на границах…
Он улыбнулся. Он мог охотно говорить о чем угодно: расхваливать правительство Смита, проклинать Патриотический фронт — все, что угодно. От него я ничего не добьюсь. У него хорошее место, и он достаточно умен, чтобы дорожить им. Я не обратил внимания на фирму, в которой он служит, но это неважно. У меня достаточно своих забот.
— Умтали, господин, — сказал банту и кивнул на серое облако, висящее вдалеке над горизонтом.
Я потянулся. Дым фабрик. Местность изменилась, мы проезжали через плантации и цитрусовые рощи. Город тонул в садах, но промышленность всюду оставляла нестираемые следы. Она уже овладела и Африкой.
— Мотель расположен в двухстах метрах от главного шоссе, но я не смогу вас завезти прямо к нему: дорога узкая, трудно будет разворачиваться.