— Ужин подается к восьми, — сказала она выжидательно, держась за ручку двери. Видимо, хотела услышать, какое вознаграждение она получила бы за удары Гуцци. Но меня одолела усталость двух последних дней, я потерял желание обманывать нового приятеля. Времени достаточно, времени хватит на все. Я хотел упасть на кровать и спать, удалиться в сны, в пустоту, дать сознанию отдохнуть. Я даже не заметил, когда она ушла. Я сбросил одежду и встал под душ. Мне было хорошо и без черной красотки. Потом я мокрым упал на постель и закрыл глаза. Мгновение затухания, исчезновения. Мир, по которому я бегу, стал невероятно далеким, во мне — глубокий тайник, стальной омут, захлопну затвор и погружусь.
Когда я проснулся, солнце уже село. Через минуту наступит ночь. Голова у меня была чистая и светлая. Что-то меня разбудило. Я лежал неподвижно, напрягая сознание. Решительный стук послышался снова. Это был звук, что меня разбудил. Я натянул на себя простыню.
— Войдите!
Из бесцветного сумрака вышла стройная белая женщина. Клумбы цветов за ее спиной побледнели. Она была в спортивной юбке из парашютного шелка и в черной блузке. Вдова! Вероятно, тридцати пяти лет, сумасшедшая фермерша Гуцци. Африкаанер! Я не мог поверить своим глазам: передо мною стояла Корнелия Шиппер!
У нее было невыразительное усталое лицо с синими кругами под глазами. Ее удивление было, видимо, еще больше, чем мое. Она закрыла двери и стояла неподвижно.
— Что вы здесь делаете? — спросила она, наконец, знакомым, немного грубым голосом.
— Сплю, а теперь пойду оденусь, если позволите. Будьте любезны, отвернитесь.
Но она не отвернулась и насмешливо смотрела, как я топаю, завернутый в простыню, в ванную, насмешливо и с удовольствием, как тогда на нее смотрел я. Тогда…
— У меня истек срок договора, — сказал я для ясности, когда снова смог появиться перед ней. — Я боялся, что вас похитили, все считают, что это так…
— Это хорошо, — улыбнулась она тихо. — Вы ведь так себе это и представляли?
— Нет, я не так представлял. Из-за этого была карательная экспедиция. Мы сожгли две мозамбикские деревни, а того парня на ферме повесили. Кто это был? Вы знали его?
— Это мой раб, но я отпустила его — что бы я с ним делала в Голландии? Он не хотел оставить ферму, ему некуда было идти.
— Раб?
— Да, я получила его от отца, когда еще была маленькой.
— А это можно?
— Вас это удивляет? В любом аэропорту вы можете встретить людей, путешествующих с негритянскими детьми. Чаще всего их вывозят в арабские страны. Это не так страшно, как вы себе представляете. Правительства терпят или просто молчат. Здесь помогают их родителям, а у нового владельца о ребенке хорошо заботятся: ведь он имеет свою цену. Родители не видят в продаже детей ничего страшного, они довольны тем, что им удалось обеспечить его будущее. И здесь проблемы с ростом населения. — Она снова снисходительно улыбнулась. — Вы настоящий европеец, об Африке имеете искаженное представление.
Я молчал. Это была правда: с воинской базы ничего не увидишь.
— А ваш муж? — спросил я.
Между бровей у нее возникла вертикальная морщинка.
— Умер, — ответила она подавленно. — Если бы мы остались, он мог бы еще прожить пару месяцев, лет — бог его знает…
Отсутствующим взглядом она смотрела через окно на улицу. Ночь приближалась.
Я зажег свет.
— Это расстроило все мои планы, — добавила она вдруг беспомощно. Детей я заранее отправила в Европу, у меня здесь дела. Для этого мне нужен шофер-спутник, — сказала она. — Мистер Гуцци упомянул… Предлагаю вам пятьдесят долларов в день. Я везу семейные реликвии одному родственнику. Собственно, это старая рухлядь: кое-что из мебели, картины — все, что переходило от поколения к поколению. Это наши вещи, они имеют прошлое и душу, это не просто наследство. Там, — она неопределенно кивнула головой в темноту, — для них уже нет места, а оставить их тому, — она не сказала "негру", — новому, я все же не могла. Родители перевернулись бы в гробах. Поездка может длиться неделю или две, в зависимости от того, какие будут дороги. Согласны?
— Согласен, — сказал я серьезно. Я согласился бы на все. Мне нужно было исчезнуть в глубине страны, в пустыне, замести за собой следы. Ничего другого не оставалось.
— Хорошо, завтра на рассвете отправимся. Ваш счет будет оплачен!
— Спасибо.
Она покачала головой и вышла. Усталая, подавленная. Ни малейшего притворства. Жестокая реальность — жизнь. Человек берет ее только в долг, потом приходится возвращать. Я осознавал это все яснее. За эту пару месяцев я изрядно постарел.
Корнелия Шиппер… Я даже не спросил, куда поедем, но так ли уж это важно? Снова припомнился тот день, когда я гнал в джипе Беневенто на ферму, чтобы предупредить ее об опасности. Что-то с того времени изменилось — мы уже не были равны. Я стал ее служащим.
Глава VIII
Я сидел за рулем автофургона-вездехода и громко пел: "Дорога белая передо мною…"
Госпожа, с автоматом в руках, удобно устроившись на сиденье, с восхищением смотрела на меня. Я, видимо, сошел с ума, определенно сошел с ума. Боже мой, когда я пел последний раз? Вероятно, когда-то в детстве. С тех пор мне это никогда не приходило в голову. У меня не было ни времени, ни желания. Только теперь.
И мне это казалось невероятным. Над необозримой саванной всходило солнце. Утро было свежее, чистое и полное красок. Красная земля с зелеными пятнами кустарников, темные скопления деревьев, лазурный, пока еще не окрасившийся солнцем небосклон и белая пыльная полоса дороги, теряющаяся местами в высокой траве.
Это была совсем другая дорога, чем та, по которой я шагал, когда меня подобрал тот старый пивзаводский конь. Собственно, это и не было дорогой, вероятно, здесь лишь время от времени проезжала служебная машина, по крайней мере, я на это надеялся. Мы покинули безопасность цивилизации и отправились через всю страну; на Энкелдоорн, Кве-Кве, а потом будет видно. Я ни о чем не спрашивал, ни о чем не хотел знать. Образцовый служитель! Колея, обозначающая дорогу, время от времени исчезала среди неровностей почвы или на каменистом плоскогорье, чтобы снова появиться сотней метров дальше в высокой траве. Но направление определяла не дорога, а компас.
Временами я проезжал по нетронутой саванне, так как не отваживался пересекать русла рек, размытые в период дождей, и снова находил полосу этой удивительной дороги. Мотор размеренно шумел, и рессоры работали надежно. Хорошие рессоры здесь для машины самое большое достоинство. Поломку мотора можно устранить, но если лопнет рессора, машину придется бросить или уничтожить.
Через открытые окна в кабину проникал особенный, ни с чем не сравнимый аромат. Все опасения и заботы остались на той великолепной асфальтированной магистрали, ведущей в Умтали, вот почему я начал вдруг напевать по-чешски песенку, которую я услышал когда-то давно, дома.
Время от времени я посматривал на важную леди с автоматом. Здесь белый может владеть каким угодно оружием, а в это тревожное время без автомата ни один белый не отошел бы и на пару шагов от своей фермы. А я пел, я горланил так, что уши закладывало. В Африке я не слышал, чтобы белый пел что-нибудь, кроме пьяных куплетов в лагерной столовой. Она, вероятно, тоже не слышала. Ее сонные после раннего пробуждения глаза улыбались мне сквозь прикрытые веки.
Было лишь пять часов утра, а мы уже более двух часов находились в пути. Усталость и подавленное выражение исчезли с лица Корнелии, а неприступность растаяла. Прекрасное утро сняло и с нее тяжесть трагедии последних дней. Мне казалось, что рядом со мной едет спокойная, уравновешенная женщина, что нет у нас никакого прошлого, одно лишь будущее, что лежит впереди.
— Вы странный человек, сержант, — сказала она, когда я закончил «представление». — Как вас можно называть?
— Краус, Ян Краус, или Ганс, — церемонно поклонился я за рулем, взял ее руку и поцеловал. — Ваш шофер, спутник и что хотите.