У меня было превосходное настроение и желание шутить без конца. А почему нет? Почему, собственно говоря, нет? Только потому, что я стал ее служащим? Я свободный человек, сегодня я уже знаю, что это в действительности означает. Возможно, именно сейчас я вступил на дорогу, ведущую домой. Ничто не сможет меня остановить, ничто меня не заставит отказаться от этого. Это моя единственная цель, я вернусь. Это решение зрело во мне уже давно, но только теперь я впервые осознал, что это не только желание, напрасное стремление и сон.
У Корнелии были тонкие холодные пальцы с бледно-розовыми ногтями. Минуту я легонько подержал их в своей руке, а потом медленно она отняла руку. В зеркальце заднего обзора я видел остающиеся за нами облака пыли, висевшие как бесконечный хвост. Он не мог рассеяться. До Энкелдоорна было сто пятьдесят километров, а до Кве-Кве еще столько же. Но километры ни о чем не говорили. При таком состоянии дороги, как эта, было маловероятным, чтобы все расстояние мы проехали до вечера. Мы тащились шагом, дорога вынуждала нас к постоянным объездам. Хорошо, если доедем до Энкелдоорна.
— Я все еще не могу себе представить, — сказала она медленно и опять положила руки на приклад оружия, — что должна уйти отсюда, что никогда уже не вернусь. Ведь это невозможно, я тут родилась, это родина моих родителей и детей. Не могу этому поверить. Когда вы уходили из Европы, вы чувствовали что-либо подобное?
Я поймал ее взгляд, спокойный, почти равнодушный. Тихая глубина, а на дне — отчаяние. Я кивнул. Это была неправда: поднимаясь на палубу «Гильдеборг», я ничего не чувствовал. Я не имел никакого понятия, что меня ждет. Но когда я уходил из дома в Германию — каких-то два километра, — тогда я чувствовал то же самое. Я тоже знал, что никогда уже не вернусь, и не мог себе этого представить.
— До тех пор, пока человек живет, ни в чем нельзя быть уверенным, сказал я тихо. — Разве что в смерти, а все остальное неопределенно, изменчиво. Возможно, вы когда-нибудь вернетесь, если будете желать этого по-настоящему.
Я снова украдкой посмотрел ей в лицо, только на долю секунды. Машина прыгала на тридцатикилометровой скорости по этой страшной дороге. Нет, это не было лицо Августы, оно ничем его не напоминало. Как я тогда хотел жить с Августой, она означала исполнение всех моих снов. Куда исчезло это желание? Когда потеряло свою цену?
Корнелия отвела глаза: "Не входить!" Она безучастно наблюдала за дорогой. Тут и там стада зебр спокойно паслись по ее обочинам. Легкий северный ветер прочесывал длинные стебли трав. Дома такой ветер приносит мороз, но здесь это была лишь свежая прохлада. А раскаленная плита небосвода уже обдавала жаром. Жара в машине становилась невыносимой, каждое движение утомляло. Мне казалось, что хозяйка дремлет, забившись в угол. Я незаметно повернул зеркальце, чтобы она была на глазах. Не по душе мне молчаливый спутник с автоматом в руках.
Она не спала. Через прикрытые веки сосредоточенно наблюдала за мной. О чем она, интересно, думает, о чем размышляет? Боится меня, пришло мне в голову. Боится. Что еще может чувствовать женщина наедине с незнакомым мужчиной среди необозримой пустыни. Я ведь наемник. Оружие у нее в руках не против случайных грабителей, не против зверей, это оружие — против меня.
Я с любопытством посмотрел на нее в зеркальце так, как будто видел впервые. Какие дела она едет устраивать, ради чего готова подвергнуться такой опасности? Ради старой рухляди, громыхающей сзади в кузове? Сентиментальная жалость, не хочет, чтобы семейные реликвии попали в руки к какому-то банту? Едва ли. Ведь она продала ему ферму вместе с урожаем.
— Заедьте в тень, — сказала она после долгого молчания бодрым голосом. — Самое время что-нибудь поесть и немного отдохнуть. Как только спадет самая сильная жара, поедем дальше.
Время летело невероятно быстро. Я свернул с дороги прямо в саванну и направился к ближайшему скоплению деревьев. Грузовик — это не бронетранспортер, и мы с трудом пробивались через высокую траву. Тень была редкой и светлой, но это была все же тень.
Я остановил машину и с облегчением потянулся.
— Не хотите ли, чтобы я вынес вам раскладушку из машины? — спросил я.
— Благодарю, — улыбнулась она иронически. — Не жажду, чтобы меня задрал леопард. Разложите ее сзади, в, машине места достаточно.
С автоматом в руке, она вышла и исчезла в высокой траве. Когда вернулась, подала мне оружие и сказала:
— Теперь можете идти вы!
И мы снова были друзьями, два существа одинакового вида, предоставленные сами себе.
Тишина!
Саванна дышала в полуденном сне. Только воздух беззвучно дрожал. Клубился и кипел, в него можно было погрузить руку и чувствовать горячие волны.
Умолкли и цикады. Я лежал с закрытыми глазами и прислушивался к шелесту сухих высоких трав. Этот звук словно прятался в тишине, но он был, он рождался в ней и умирал. Тишина поглощает все. Тишина — это предвестница вечности. Звук — символ конечного, преходящего.
Корнелия, казалось, даже и не дышала. Она лежала на соседней раскладушке, повернувшись спиной, прикрыв голову рукой. Мне казалось, что в полумраке под брезентом жара была еще сильнее, чем снаружи. Мебель, упакованная в джутовые чехлы, только увеличивала ощущение духоты. Потрескивала и рассыпалась земля — солнце работало.
Я пошевелился, чтобы снять рубашку.
— Не снимайте, — сказала она тихо, даже не обернувшись. — Приманите насекомых!
Она лежала, погрузившись сама в себя, одинокая, как и я.
— О чем вы думаете? — спросил я, забыв все преграды, что разделяли нас.
— Всего этого мало? О чем другом я могу думать?
Да, этого было достаточно, она была сыта этим по горло. Я взял ее руку и крепко сжал. Рука безвольно осталась лежать у меня в ладони. Ее энергия куда-то улетучилась.
— Думаю о детях, о всей жизни. Нигде уже нет правды, без конца одна и та же ложь. Человек не может от нее избавиться: опустить штору, закрыть двери или нажать кнопку и выключить телевизор. Никуда не уйдешь, невозможно сделать это.
— Сумеете! Должны суметь! Для вас уже все позади, только вы еще не хотите видеть другой берег! Боитесь, страшитесь собственных решений, свободы, новой жизни. Но ни плантации, ни дому вы не нужны, а муж… Его не застрелили, это даже была не неожиданная смерть. Ведь вы знали давно, вы должны были это знать, не обманывайте себя! Мне всегда казалось, что все решаете вы сама, но это неправда. Вас держала ферма, семья, урожай. Когда этого нет, вами овладевает отчаяние. Теперь вы должны научиться стоять на собственных ногах, только так у вас будет надежда что-то спасти.
Она даже не пошевелилась. Ее рука все еще беспомощно покоилась в моей ладони. Почему я ей это говорю? Какой это имеет смысл? Вероятно, потому, что с первого мгновения между нами возникли какие-то непонятные отношения. Может быть, мы просто одинаковые, как две песчинки…
— Соберитесь с силами! — сказал я решительно, чтобы пробудить ее от оцепенения. — Если хотите размышлять, размышляйте вслух. Через пару дней я исчезну из вашей жизни, и мы никогда не встретимся. Можете выложить мне все, что вас тяготит, вы не должны стесняться.
Она медленно повернулась, и только теперь я посмотрел ей в лицо.
— Возможно, что мне на самом деле будет нужна ваша помощь, — произнесла она вяло. — Переговоры будут нелегкими, я боюсь их…
И все, конец, больше ни слова. Думай что хочешь! Я не спрашивал ее, что от меня потребуется, пусть скажет об этом сама. Еще час мы отдыхали молча, а когда солнце опустилось, мы снова отправились в путь. Поздно вечером, опустошенные и высушенные, мы доехали до мотеля в Энкелдоорне. Такой же мотель, как в Умтали, с образцово чистыми бунгало. Только вместо Гуцци здесь хозяйничала строгая очкастая дама, и черные девушки были одеты надлежащим образом.
Напрягая все силы, я, прежде всего, облил машину, чтобы избавить ее от наносов пыли, а потом бросился под душ и стоял под ним до самого ужина. Энкелдоорн — небольшой городок в центральной Родезии, его единственная достопримечательность — автострада до Солсбери и Претории, по которой можно отправиться к горе Манези в национальный парк со свободно пасущимися экзотическими зверями. Я даже не подумал о том, что мог бы побывать там вечером. Я с нетерпением ждал того момента, когда после захода солнца станет прохладно, я сяду в ресторане и закажу себе пива.