Он нагнулся и поднял лежавшего. Корнелия помогла ему уложить его в кузов машины.
— Ехать долго, — шепнула она мне. — Будь осторожен, раздвинь брезент, чтобы тебе их было видно. Не удивляйся и жди, когда я остановлю.
Она взяла сумку и бросила ее в машину.
— Лечь на пол! — скомандовал я. Ночь уже посветлела, и луна освещала дремлющий мотель. В ресторане еще танцевали. Я запрыгнул в кузов и отодвинул часть брезента. Корнелия погасила в доме свет и тщательно закрыла двери.
— Можно? — спросила она через заднее окно кабины.
— Да. — Я уселся в старое резное колониальное кресло, которое мы везли незнакомому наследнику. Бог знает, кто в нем сиживал. Включив лишь габаритные огни, мы выехали с территории мотеля, потом Корнелия прибавила газу. Однако она не направилась к прекрасной асфальтированной автомагистрали, ведущей прямо к границе, а повернула машину обратно на восток, в саванну, откуда мы приехали. Я не имел представления, что она задумала, но мне было на это наплевать. На все мне было наплевать, она взяла командование на себя.
Примерно через полчаса оглушенный. парень, лежавший на полу, начал приходить в себя. Он с трудом сел и непонимающе ощупывал голову.
— Куда едем, Эдвард? — спросил он потрясенно. Но Эдвард, продолжая лежать лицом к полу, молчал.
— На экскурсию, — сказал я тихо вместо него. — Ложись рядом с ним и, если есть желание, можешь рассказывать мне кто вас послал, кто приказал прикончить Гута Сейдла. Это была ваша работа, не так ли? Мы уж давно знакомы.
Он не ответил, тупо смотрел в темноту.
— Как хочешь, все равно от этого ничего не зависит. — Я стукнул стволом автомата по полу. — Ложись!
Я понял, что Корнелия покинула наезженную дорогу и мы продираемся через высокую траву прямо на север. Она опять изменила направление. Ехала все так же быстро, машина подпрыгивала и качалась на неровной местности. Через раздвинутый верх я видел небо и звезды. Ошеломляющая вечность вне пределов досягаемости. Этот вид меня успокаивал, мозг начинал работать нормально. До тех пор, пока едем, мы в стороне от событий, как только машина остановится, я должен буду действовать. Здесь уж никто не услышит грохот автомата. Движением пальцев сотру жизни двух человек, которых совсем не знаю. Как это бессмысленно. До утра их обглодают звери, а остатки разнесут птицы.
Я постучал по заднему окошечку кабины.
— Может быть, уже достаточно? — сказал я и посмотрел на часы. Час ночи. Мы проехали не менее пятидесяти километров.
— Недостаточно! — отрезала она чужим, грубым голосом.
Когда-то давно я нечаянно сдвинул лавину судьбы и времени. Теперь все рушится, и я не имею представления, где лавина остановится и когда меня завалит. О чем, интересно, думает Корнелия и о чем те двое. Не слишком ли они спокойны? Или до них дошло, что уже не имеет смысла что-то делать? Знают эти последние минуты по собственной практике. Минуты эти всегда одинаковы; только смерть каждый раз имеет иное лицо, на этот раз — мое. В сущности, ничего не изменилось: умрут два человека, а которые — это уже вопрос случая или везения. На этот раз не повезло им.
Я поднял голову. Мы ехали совсем медленно, почти шагом. Мне показалось, что она ищет подходящее место. Любое место для этого — подходящее. Я выглянул наружу. Мы карабкались на небольшую возвышенность, трава здесь была ниже, и вокруг виднелись группы деревьев. Корнелия резко нажала на тормоз.
Я сжал приклад автомата. Критическое мгновение. Как только они встанут, бросятся на меня, терять им нечего. Корнелия открыла задний борт кузова:
— Приехали!
Они тяжело спрыгнули на землю. Не делали никаких попыток сбежать. Я спрыгнул за ними вниз. Хотел, чтобы уж все было бы кончено. Четко щелкнул предохранитель. Корнелия отрицательно покачала головой.
— Оставь это, сделаю все сама! Я не узнавал ее. И ничего не понимал. Может быть, она сама хочет их прикончить? Медленно, выжидательно приблизилась она к ним. С пальцем на спусковом крючке я следил за каждым ее движением. Ловко, не сводя глаз с лица одного из мужчин, она быстрым движением расстегнула ремень и вытащила его из брюк. Потом отступила и застегнула пряжку.
Неожиданно она размахнулась и, удар за ударом, начала беспощадно бить их по лицу. Они закричали от боли. Удары сыпались снова и снова остервенело, безрассудно. Она стегала их, будто хотела забить до смерти.
— Чтобы вы уж никогда не осмелились так вести себя с женщиной! выдохнула она наконец изможденно. — Теперь мы квиты, а до остального мне нет никакого дела! Оружие и еду получите там, внизу! — Она взмахнула ремнем и указала на большой баобаб. Потом отбросила ремень. — Я кончила, я не стреляю белых, я африкаанер!
— Ради бога, леди, — завопил парень с разбитой головой.
Не говоря ни слова, она повернулась и пошла к машине. Шаг за шагом, с пальцем на спуске я пятился за ней. Я начинал понимать. Вывезти в дикую местность и оставить их там живыми.
Мотор заработал, я прыгнул в кабину. Казнь! Они в бешенстве начали проклинать нас. Я искоса посмотрел на Корнелию. Застывшее неподвижное лицо, крепко сжатые губы. Через несколько минут она остановила машину у баобаба, включила фары, чтобы нас было хорошо видно, и раздраженно дернула головой. Это относилось ко мне. Издалека в ночной тишине я слышал ругательства и отчаянный рев. Пройдут минуты, прежде чем они добегут.
— Оружие, пару банок консервов, канистру с водой! — сказала она строго. — Если мы их пристрелим, то это будет двойное убийство. И тогда за нами будет гнаться полиция всего мира. А так — это просто дурная шутка, самое большее грозит лишение свободы. Всегда так делалось. Если фермер узнавал, что к его дочери ходит неподходящий поклонник или кто-то соблазнял чужую жену, его вывозили за пару миль в саванну. Каждый должен иметь шанс, белые в своей среде не убивают друг друга!
Я выбросил из машины пару банок консервов, железную канистру с водой и на нее положил оба пистолета. Как велик их шанс? Восемьдесят километров до ближайшего жилища, а может быть, и несколько больше. На светящемся циферблате половина третьего. Мы ехали почти два с половиной часа Не хотел бы я идти на такое расстояние по родезийской саванне только с пистолетом в руке. Без проводников, без компаса, рискуя в любое время наткнуться на "черную гориллу", не говоря уж о зверях. Я выключил фары и нажал на стартер.
— В течение часа держись все время к югу, а потом сверни на запад. Где-то за Уанки мы должны выехать на асфальтированную дорогу. В этом направлении мы не сможем миновать ее.
— А они? — спросил я.
Она пожала плечами:
— Это меня не интересует. Утром я хотела бы оказаться на другой стороне. — Мгновение мы молчали. — Опасны не львы, — добавила она тихо, — те обычно не нападают, и их можно обойти. Звери не слишком опасны, опаснее всего змеи, в высокой траве их не обойдешь.
Она съежилась в углу кабины и закрыла глаза. За окном кабины флюоресцировал пустой телевизионный экран. Передача уже кончилась. Те двое перестали существовать, история их закончилась. Осталось только чувство облегчения оттого, что я не должен был нажать на спусковой крючок, — ведь я не убийца.
Корнелия глубоко дышала. Уснула мгновенно. Лицо у нее было болезненно стянуто, как тогда, пополудни, когда мы любили друг друга. Она не находила облегчения даже во сне.
Утром в половине шестого, когда солнце уже вышло на небосклон, я выехал на безлюдную асфальтированную прямую где-то за Матетси. Никогда не перестану восхищаться такими дорогами. Вид местности изменился. Мы приближались к полосе девственного леса бассейна реки Замбези. Всюду буйно росла зелень.
Корнелия еще спала мертвым сном. Со склоненной головой и приоткрытым ртом. Выражение болезненности улетучилось, осталась неподвижная гладь омута, непроницаемая, как на «Гильдеборг».
Мотор работал равномерно, машина даже не дрожала и не раскачивалась. Сказка! Таким образом я готов путешествовать аж на край света. Но у обочины дороги выскочил большой белый щит-указатель. Время не для снов и мечтаний. "Государственная граница — 20 км". И герб Родезийской Республики: две антилопы, стоящие на задних ногах, держат щит с киркой, над которым изображена птица, а под ней надпись: "Sit nomine digna".[12]