***
Ужин полковник Борель сегодня, а возможно и обыкновенно, принимал в своем рабочем кабинете в штабе полка. Леса, поля, реки и населенные пункты были убраны в стол, равно, как и траншеи, окопы, километры колючей проволоки, рытвины и воронки от взрывов, а также несколько сотен солдат и офицеров. Вместо них на столе, накрытом накрахмаленной белоснежной скатертью, нашлось место запеченной курице, доброй голове сыра (насколько мог судить Огюстен, грюйера, но не швейцарского, а из Конте или Савойи), хлебу и двум бутылям вина. Блюда с едой соседствовали с двумя пустыми тарелками и приборами на двух человек.
Лануа не мог не отметить, что пусть ужин полковника и превосходил изрядно своим богатством солдатский паек, разница все же не была столь неприлична, как на многих иных офицерских столах, которые коммандану приходилось видеть преимущественно в тылу. «Чем дальше от бошей, тем ближе к перепелам» – как однажды грустно пошутил полковник Батистини, которому по долгу службы приходилось бывать на подобных ужинах еще чаще, чем Огюстену.
Сам хозяин кабинета, впрочем, был занят вовсе не ужином – он с упоением и, даже, каким-то маниакальным остервенением выбивал и чистил свою трубку. Хотя просто трубкой пенковое великолепие с резной чашей, которое держал в руках Борель, мог бы назвать только человек с полным отсутствием чувства прекрасного. Мастерство резчика превратило чашу в голову бородатого мужчины восточной внешности, из тюрбана которого должен был подниматься дым.
– Вы вызывали меня, господин полковник?
Полковник отвлекся от своего занятия и поднял взгляд на стоявшего в дверях Огюстена:
– А, Лануа! Я рад, что вы решили отужинать со мной.
Голос Бореля явно выдавал приподнятое настроение своего обладателя.
– Спасибо за приглашение, господин полковник.
– Глупости, Лануа… Садитесь, не стойте в дверях. Дайте мне еще минут пять, и я к вам присоединюсь. Можете пока налить себе вино.
Полковник вернулся к своей трубке, предоставив коммандана самому себе. Огюстен невольно улыбнулся, увидев, сколько сажи и пепла остается на белоснежной скатерти от действий Бореля. Он не стал отказываться от предложения и налил себе вина в основательный толстостенный бокал. Шли минуты. Борель все никак не мог закончить, протирая теперь тряпочкой лицо «турка» – как отчего-то окрестил чашу трубки полковника Огюстен. Внезапно Борель пристально посмотрел на своего гостя:
– А вы курите трубку, Лануа?
– Да, господин полковник.
– Позволите посмотреть?
Лануа успел оценить трепет, с которым Борель относился к своей курительной принадлежности, и понять, что полковник, очевидно, являлся страстным ценителем. Поэтому он не сильно удивился просьбе и передал свою простую бриаровую трубку в руки Бореля.
Трубка коммандана была лишена богатого оформления, но, тем не менее, в его глазах превосходила красотой все трубки во всех уголках мира – из декоративных элементов на ней была лишь маленькая гравировка по правой стороне, содержавшая в себе надпись: «Огюстену от Софи. Спасибо за пять восхитительных лет».
Полковник внимательно вглядывался в трубку, вертел ее в руках и, как показалось Лануа, все пытался найти какой-то секрет или вникнуть в тайну этого простого, в общем, приспособления.
– Я сегодня был по делам полка в Аррасе и заодно справился о ваших полномочиях у полковника Батистини. Ваши права полностью подтвердились, так что прошу простить мою утреннюю недоверчивость.
Борель заговорил совершенно неожиданно, даже не отвлекшись от разглядывания трубки. «Въедливый сукин сын!» – Огюстен не ожидал, что полковник действительно решит растрясти Жандармерию. Лануа уже собирался сказать, что никаких обид быть не может, но выяснилось, что Борель не закончил:
– Кроме того, я расспросил о вас. Мы с Полем Батистини пересекались еще в Дагомее и за ним остался небольшой должок, поэтому он удовлетворил мое любопытство.
– Выяснили что-нибудь интересное, господин полковник?
– Выяснил кое что неожиданное… Почему вы не носите награды, Лануа? Простите, что так напрямую, но с настоящими офицерами я предпочитаю общаться без церемоний.
«Ну, без церемоний, значит без церемоний».
– Это помогает мне в работе. Когда человек надевает награды, вся его военная биография становиться открытой книгой – для этого награды и были созданы. Но мне удобно, напротив, чтобы о моей военной биографии ничего не говорило. Солдаты и офицеры, которым я по долгу службы вынужден задавать неприятные вопросы, обычно видят во мне обыкновенную штабную крысу. Это допущение приводит их к самой тяжелой ошибке, которую может допустить человек пытающийся солгать – к недооценке оппонента.