Касательно того, что штаб полка не смог наладить вывоз раненых с позиций второй роты, что стало косвенной причиной смерти, по меньшей мере, семи солдат и офицеров, полковник отметил, что неожиданно высокие темпы продвижения второй роты создали ситуацию, при которой линии снабжения от Сент-Омера до позиций у Верт-Равине не были налажены. Более того, полковник заявил, что по кратчайшему маршруту следования от штаба полка до позиций второй роты несколько раз были замечены снайперы противника, ведшие стрельбу с близлежащего холма. Сам полковник, посетивший позиции второй роты вечером десятого ноября, добирался до них объездным путем, который занял у него более двух часов…»
Занесение в дело разговора с полковником Огюстен отложил на утро. Диспут с Борелем продолжался несколько часов и вымотал Лануа до того, что вернувшись в свое временное пристанище, коммандан едва успел снять верхнюю одежду и сапоги перед тем, как провалиться в сон.
Несмотря на ряд принципиальных расхождений во взглядах, Огюстен не смог не проникнуться к этому суровому, волевому и несгибаемо упрямому человеку глубоким уважением. Лануа удалось рассмотреть за бравадой Бореля о децимации и Римской империи искреннюю, совершенно необходимую для каждого офицера, заботу о судьбе Родины и, что не менее, а, возможно, даже более важно, заботу о судьбах людей, которые оказались под его командованием. Полковник был суров с собой не менее чем со своими солдатами и старался, чтобы они не гибли без необходимости. Но именно разность взглядов на то, в чем заключается эта самая необходимость, столкнула Мишо и Бореля.
Собственное понимание этой необходимости было одним из столпов, на которых зижделось мировосприятие Бореля, поэтому, с его точки зрения, отступление в данном вопросе не было возможно. А капитан отрезал себе пути к отступлению, когда написал полковнику письмо, беря всю вину на себя. Лануа знал, на чьей стороне в этом споре он, но не был уверен, что в данном случае знание означало силу.
Коммандан не удержал шумный зевок. Стрелки его часов показывали семь утра, а день предстоял тяжелый. Лануа планировал вместить в этот день допрос солдат второй роты, но перед этим он хотел съездить на место боя. Огюстен не очень понимал, что именно он хочет найти у Верт-Равине, но хотя бы для отчетности сделать это было необходимо.
Коммандан оделся, привычно шипя от боли при переносе веса на левую ногу, и вышел на продуваемую настоящим зимним ветром улицу. Безю с автомобилем нигде не было и это изрядно раздосадовало Лануа: «Просил же к утру вернуться…» Так или иначе, для путешествия к Верт-Равине коммандану нужен был не только сержант, но еще и тот, кто сможет показать дорогу.
Как и ожидал Огюстен, адъютант Эстеве выглядел немного невыспавшимся и хмурым, но уже ждал его неподалеку от входа в бывшую гостиницу, как бы невзначай прогуливаясь с папиросой в зубах. Эстеве явно мерз, потому что постоянно ежился и потирал руки. Он совершенно не походил на человека, который решил получить удовольствие от стылого ноябрьского утра за одной-двумя папиросами. Коммандану было немного жаль этого парня, который уже второй день был вынужден таскаться за ним и отслеживать каждый его шаг.
– Доброе утро, Эстеве! Гуляете?
– Доброе, господин коммандан. Да, вышел воздухом подышать…
– Понятно… Послушайте, Эстеве, я планировал сегодня съездить к Верт-Равине, вы знаете, где это?
Адъютант собирался ответить, но вместо этого оглушительно чихнул. Придя в себя, он произнес:
– Так точно, господин коммандан.
– Сможете показать?
– Так точно, господин коммандан.
– Хорошо, тогда, как только явится Безю, мы съездим туда. Пока же я планировал зайти к доктору Бодлеру, если хотите, можете составить мне компанию – хоть согреетесь в госпитале, а то вы скоро себе так воспаление легких надышите.
– Хорошо, господин коммандан.
Еще только проснувшись, Огюстен поборол собственное упрямство и решил получить укол с самого утра, чтобы не впадать в злобу по любому поводу и не скрипеть зубами от боли при каждом шаге. Эстеве остался рядом с большой печкой у входа, а Лануа проследовал к кабинету, в котором его вчера принимал доктор.
Бодлер уже не спал. Он расслабленно сидел в кресле для посетителей в своем кабинете и внимательно рассматривал большой учебный плакат, на котором было изображено устройство человеческой ноги.
– Доброе утро, господин Бодлер!
Доктор медленно развернулся в сторону гостя, и коммандан смог рассмотреть его лицо. Все так же скорбно поджатые губы, все те же печальные черты лица, все та же обильная проплешина на лбу, на которую свисали несколько длинных неостриженных прядей – лишь взгляд доктора отличался от вчерашнего. Глаза Бодлера сияли, но не радостью, а скорее каким-то лихорадочным блеском. Иногда по вечерам в зеркале Лануа видел такие же глаза. «Да он не почти раздавлен – он уже раздавлен…»