– Писать свое имя…
– Как же вы записались добровольцем на Войну?
– Я просто назвал свое имя, а… офицер его записал.
Лануа прикинул варианты и решил рискнуть:
– Значит, мы поступим так же, Диарра.
Огюстен написал имя солдата, стараясь, чтобы подпись отличалась от его собственного почерка. Коммандан сомневался, что кто-то всерьез будет сверять их, но все же характерную «а» постарался сгладить. Получилось немного коряво, но это было даже к лучшему. Диарра сидел, понурив голову, и Огюстен попытался его подбодрить:
– Не расстраивайтесь, вы сделали для капитана Мишо все что могли.
– Я поговорю со всеми ребятами и попрошу их тоже написать свое имя. Они согласятся – все уважают капитана Мишо.
– Не стоит, Диарра, я сам их попрошу. Мне все равно нужно с ними со всеми поговорить. Надеюсь, вы правы и они подпишут.
***
Гюстав Камбронн, капрал.
– Нет, я не буду этого подписывать.
– Почему?
– Не хочу, господин коммандан.
– Извольте отвечать нормально, Камбронн!
– Я считаю, что капитан виновен и должен понести наказание.
– Вы знаете, что наказанием является расстрел?
– Да, господин коммандан.
Капрал Камбронн был одного с Огюстеном возраста. Левая половина его лица была изуродована шрамом рассекающим бровь, отчего та казалась надменно вздернутой. Капрал был вторым человеком, который отказывался подписывать прошение. Первый апеллировал к тем же доводам, что и полковник Борель и делал это с тем же непробиваемым упрямством. Коммандан потратил на него почти сорок минут, но так и не смог переубедить. Теперь Лануа собирался переубедить Камбронна, но сначала ему нужно было установить мотивы капрала:
– Вы считаете капитана трусом?
– Нет, капитан Мишо храбрый солдат.
– Тогда почему вы хотите, чтобы он был расстрелян за трусость?
– А я не хочу, чтобы он был расстрелян за трусость – я хочу, чтобы он был расстрелян за то, что дал бошам уйти.
– Что вы хотите сказать?
Камброн положил руки на стол и сложил их замком. Огюстен инстинктивно немного отодвинулся назад, сохраняя дистанцию. Капрал заговорил:
– Меня с детства научили всегда доводить дело до конца, господин коммандан. Устал, забыл, отложил на завтра – все это лишь оправдание для губительной лени. Тут вот многие расплылись как чернила на бумаге, размечтались, что Война кончилась. Глупцы не понимают, что самая страшная ошибка, которую может допустить Франция, это дать бошам выжить. Мы должны уничтожить их полностью, превратить их страну в пустыню и обезопасить, наконец, себя от непрестанной угрозы с востока!
– Вы хорошо осознаете свои слова, Камбронн?
– Да, господин коммандан. Я говорю о физическом уничтожении и о справедливом возмездии. Мы должны были пойти в девятую атаку в то утро и если бы она не принесла успеха, мы должны были бы атаковать и десятый, и одиннадцатый раз – столько сколько понадобится для того чтобы истребить всех бошей засевших в окопе и…
Огюстен расхохотался. Заливисто и заразительно.
– Господин коммандан, я разве сказал что-то смешное?
– П-п-простите, Камбронн, анекдот вспомнил! Я вот что хотел спросить, а вот вы говорите: «физическое уничтожение», «истребить всех бошей»… вы вообще как себе это представляете? Вас к утру было сорок человек в строю, большая часть ранена и вы, в общем, не так уж сильно выделялись в этом смысле на фоне всего остального фронта. Допустим, вы истребили всех бошей в том окопе, потеряв еще человек пятнадцать. Что бы вы делали дальше? Продолжили бы наступление? Перенесли бы Войну на территорию Германии?..
– Да! Если бы я принимал решения, мы бы уже форсировали Рейн! Мы бы заставили бошей заплатить за то, что они сделали с нашей страной…
– …И потерпели бы сокрушительное поражение на подступах к Берлину. Хотя знаете, капрал, я даже переоцениваю наши силы – мы бы и Дюссельдорф не взяли.
– Вы не верите во французскую армию, господин коммандан?
– А вот этого не надо, Камбронн! Если бы я не верил во французскую армию, я давно бы сидел дома, обкалываясь морфином и читая «Ле Пети Журналь»!
Капрал, как видно, не в полной мере понимал недостаток своего положения, а потому продолжал упорствовать:
– Но ведь германская армия разгромлена…
– Да… именно поэтому вы всю ночь не могли взять одну единственную оторванную позицию, имея полное превосходство в численности и снаряжении. Германская армия отступила, Камбронн! Не сбежала, не побеждена, не сломлена, а именно отступила, и я с самого момента перемирия непрестанно молюсь, чтобы Фошу с Пуанкаре хватило ума не нарушить его.
Это я даже не говорю о том, что если мы сделаем, как вы хотите, Камбронн, каждая немецкая женщина, старик и ребенок станут солдатами германской армии и тогда… Господи, спаси нас всех! Будет хуже, чем в Русскую кампанию15, капрал. Тогда у людей было меньше огнестрельного оружия на руках. Впрочем, что-то мне подсказывает, что я вас не убедил…