— Вить, сегодня девушку убили, Настю Солодовникову, можешь сказать чего говорят?
— Настя, Настя… Ну знаю я, и что именно тебя интересует?
— Наверно то, какие версии.
— Пока еще рано про версии говорить, — уклончиво отозвался он и пошелестел бумагами. — А ! Вот нашел протокол. Обнаружили в карьере, на ней платье синего цвета, сумочка из кожзама, в ней косметика и бумажник с общей суммой 648 рублей, черные туфельки на ногах и браслет желтого металла с тремя зелеными камнями на левой руке.
— Что за зеленые камни? — не поняла я.
— Да это мы так пишем, но понятно что это дорогущий браслет с изумрудами, — отозвался он.
Он ей купил браслет! Если бы мерзавка была жива, я бы ее укокошила сама сейчас по второму разу. Кое — как справилась и спросила:
— А что по маньяку, который 22 девушки убил?
— А ты откуда знаешь? — удивился он.
— Знаю, — уклончиво ответила я.
— А спрашиваешь почему? — не отставал Корабельников.
— Потому что Солодовникова — двадцать третья! — рявкнула я.
— Батюшки — светы, — опешил он. — С чего ты взяла?
— Так сама она сказала.
— Кто сказала? — не понял он.
— Солодовникова! — разозлилась я.
— Маня, ты чего? Рехнулась? Ее ж убили, — осторожно сказал он.
— А ты чего? — рявкнула я. — Забыл, кем я работаю? Говорю, она двадцать третья, ее тетка сегодня ее дух вызывала!
— Дух — это конечно серьезно! — хмыкнул он.
— Ты по маньяку дашь мне инфу или нет?
— Маньяк этот убивает девушек до семнадцати лет уже шесть лет. Довольна?
— А двадцативосьмилетних что, не убивает? — с затаенной надеждой спросила я.
— Никогда! — Отрезал он. — Строго от пятнадцати до семнадцати! Все они подвергались насилию, все блондинки, все не девственницы.
— Корабельников, я тебя люблю! — обрадовалась я. — Ты чего хочешь?
— Ящик пива я хочу! — Мгновенно сориентировался он. — «Сибирской короны», классической!
— Сейчас привезу!
— Сейчас не могу, уезжаю, — поскучнел он.
— Так я на проходной оставлю, а то потом забуду.
Корабельников помолчал, а потом сказал:
— Тогда скажи что это вещдоки по отравлению на Мурманской, ладно? А то выжрут, гады, как пить дать выжрут! Не забудешь?
— Конечно! — поклялась я.
Мне явственно похорошело. Я маньяку не подходила.
«Быстро же ты забыла как тебя Грицацуева чуть не прихлопнула по его наущению, — хмыкнул внутренний голос».
Я молчала. Сказать было нечего.
«Будь настороже. Он тебя убьет».
«Пошел к черту!» — рявкнула я. Надо еще доказать, что это Ворон убивал девушек.
«Это он. И мы оба это знаем».
Ответить я не успела, телефон снова зазвонил — высветился мой собственный домашний номер.
— Старушка, ну ёкалэмэнэ!!! Где тебя носит?
— Дела, Марусенька, сейчас домой еду. Тебе чего — нибудь купить? — отозвалась я.
— Ничего не покупай, а мухой лети домой, тебя менты тут уже час караулят, весь чай у меня выпили, — распорядилась подружка.
— Менты? — поразилась я.
С правоохранительными органами у меня было все замечательно — они мне ничего плохого не делали, и я поэтому не понимала, почему к ним такое негативное отношение в народе. Но тем не менее их присутствие в моем доме обескураживало. Я ничего вроде не натворила. Или все же у них другое мнение есть по этому поводу?
— Маруська, — осторожно спросила я. — А они чего хотят?
— Поговорить только, не переживай!
— Буду через двадцать минут, жди, — пообещала я и рванула домой.
Раньше сядешь — раньше выйдешь, как говорят мои уголовники. То есть возникшие проблемы надо решать тут же, все равно от них никуда не деться.
Выезжая от Галининого дома, я вдруг вспомнила, как недавно я ругалась с Сережкой, Маруськиным мужем, объясняла ему что он женат и мы не пара. В разгар ссоры он жалобно на меня посмотрел и растерянно сказал:
— Машенька, у тебя уже речь как у твоих новых русских, через каждое слово «конкретно» вставляешь.
Вот гадость! Надо следить за своей речью, нечего обогащать свой язык всякой дрянью!
И твердо решила с сего момента говорить исключительно языком Пушкина.
Однако, проехав пару светофоров, я призадумалась. Пушкина я всегда здорово уважала. Поражало то, какой легкостью и грацией веяло от его строк, как четко он выражал в стихах свои мысли. Любимым стихотворением у меня было, естественно, посвящение Анне Керн. Помните?
Я помню чудное мгновение,
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное видение,
Как гений чистой красоты.
Потрясающие по красоте строки, когда я в первый раз их прочла — была абсолютно очарована. Мне, разумеется, никто таких стихов не напишет — какой из меня гений чистой красоты, моль я пигментонедостаточная. Но чувство какой — то зависти к женщине, которой писали такие стихи — осталось надолго. Лет до восемнадцати. Как раз в тот период я наткнулась на труд, посвященный переписке Пушкина, и обнаружила там интересное письмецо. Вернее — его фотографию, и должна вам сказать, с таким почерком ему б врачом — терапевтом работать, выписывать рецепты, я его каракули еле разобрала. Уж не помню кому оно было адресовано, однако одну фразу я запомнила на всю жизнь. «Вчера, — писал Александр Сергеевич, — с Божьей помощью е… л Анну Керн ». Да уж, такую женщину — только с Божьей помощью и в самом деле. Я дочитала письмо с пикантными подробностями и навсегда избавилась от зависти к Керн.
Менты меня не дождались. Пока я завозила Корабельникову упаковку пива, им кто — то позвонил и они, извинившись, уехали.
— Так им чего надо — то было? — спросила я, разуваясь.
— Да насчет Ворона твоего приходили.
— Чего?? — подняла я на нее глаза. «Твоего Ворона» — звучало божественно.
— Да интересовались, где он вчера ночью был, он сказал что у нас, вот я и подтвердила. А насчет тебя сказала что ты все равно утром заявилась и подтвердить это не сможешь.
Тварь, убийца и недоносок Ворон обеспечил себе алиби, ничего не скажешь.
— А чего это они им заинтересовались? — безмятежно спросила я. — Натворил чего? У него неприятности?
— А вот этого, старушка, они мне не сказали, — развела руками Маруська. — Сама вон спроси, — кивнула она куда — то вглубь квартиры.