Музы — лгуньи. — Явившись как-то Гесиоду музы сказали: «Мы умеем говорить много лжи». Если посмотреть на художника, как на лжеца — можно прийти ко многим открытиям.
Как парадоксален бывает Гомер. — Есть ли что-нибудь более дерзкое, ужасающее, невероятное, чем мысль Гомера, сияющая над судьбами человечества, как зимнее солнце:
Таково свершилось решенье богов, и смерть присудили
Людям, чтобы песнью служила она и в позднейших потомствах.
Итак, мы страдаем и гибнем, чтобы у поэта не было недостатка в сюжетах, а об этом стараются сами Гомеровские боги, которые, очевидно, весьма заботятся о развлечениях будущих поколений, но совершенно игнорируют нас, современников. — И как могла прийти такая мысль в голову грека!
Оправдание существования задним числом. — Иные идеи вошли в свет как заблуждения и фантазии, но сделались истинами, потому что люди тем временем подсунули им истинный субстрат.
Необходимость pro и contra. — Тот, кто не понимает, что ради блага человечества необходимо не только поддерживать великого человека, но и бороться с ним, сам, несомненно, или большое дитя или… великий человек.
Несправедливость гения. — Несправедливее всего гений относится к гениям же, если таковые имеются в числе его современников, — во-первых, он полагает, что они ему не нужны, а потому считает их вообще лишними, ведь он и без них гений, — а во-вторых, их влияние пересекает действие его электрического тока: поэтому он склонен признавать их даже вредными.
Наихудшая судьба пророка. — Двадцать лет работал он над тем, чтобы убедить своих современников в истинности своего учения, — наконец, это удалось ему; но не дремали и его противники: он сам перестал верить себе.
Три мыслителя равны одному пауку. — В каждой философской секте друг за другом следуют три мыслителя в следующем порядке: первый выделяет из себя основу, второй тянет из нее и плетет искусную сеть, третий подкарауливает жертву, которая может в ней запутаться и старается жить философией.
Из обращения с авторами. — При сношениях с автором, так же невежливо хватать его за рога, как и за нос: а у каждого автора есть свои рога.
Двойная ткань. — Неясность мысли и мечтательность часто соединяются с неудержимым желанием пробиться во что бы то ни стало и пользоваться исключительным значением; так же точно и сердечная готовность помочь, благодушие и благожелательство связаны часто с стремлением к ясности и отчетливости мысли, к сдержанности чувств и к самообладанию.
Связующее и разделяющее. — Разве в мозгу людей не заключается того, что связывает людей между собою, т. е. понимание общих выгод и невыгод? А в сердце разве нет того, что их разъединяет; слепой выбор в любви и ненависти, пристрастие к одному в ущерб всем и возникающее отсюда пренебрежение к общему благу.
Стрелки и мыслители. — Встречаются курьезные стрелки: не попав в цель они отходят от барьера с тайною гордостью, что их пуля полетела очень далеко (во всяком случае дальше цели), или что не попав в цель, они попали во что-нибудь другое. Встречаются такие же точно мыслители.
С двух сторон. — С умственным течением или с движением мы боремся как в том случае, когда стоим выше его и не одобряем его цели, так и когда цель эта слишком высока для нас и недоступна нашему глазу, т. е. когда мы стоим ниже ее. Так что с одной и тою же партией можно бороться с двух сторон — снизу и сверху; а иногда обе нападающие партии из ненависти заключают между собою союз, который всегда отвратительнее всего, что они ненавидят.
Оригинальность. — Признак оригинальной головы не в открытии чего-нибудь нового, а в умении взглянуть с новой точки зрения на старое, общеизвестное, всеми виденное и никем не усмотренное. Открывает все новое обыкновенно никто иной, как всем известный заурядный и неумный фантаст — случай.
Заблуждение философа. — Философ думает, что ценность его философии лежит в целом, в строении; но потомство находит ценным только камень, из которого он строил и из которого можно построить новое и лучшее здание, то есть ценно для него именно то, что здание можно разрушить и все-таки оно будет полезно, как материал.
Острота. — Острота есть эпиграмма на смерть какого-нибудь чувства.
За минуту до решения. — В науке чуть не каждый день, чуть не каждый час случается, что человек за минуту до решения своей задачи останавливается глубоко убежденный, что все его усилия были напрасны. Так останавливаешься, развязывая петлю в тот самый момент, когда она готова распуститься, потому что в этот момент она больше всего походит на узел.
Вращаться в кругу мечтателей. — Человек благоразумный, уверенный в своей умственной трезвости, может не без пользы прожить лет десять между фантазерами и заразиться в этой жгучей зоне скромной дозой безумия. Он сделает таким образом много шагов по пути, ведущему к тому духовному космополитизму, который может без преувеличения сказать о себе: «Ничто духовное более мне не чуждо».
Сильный ветер. — Самое лучшее в науке, как и в горах, — это дующий в них резкий ветер. Люди слабые духом (напр., художники) боятся его и поэтому поносят науку.
Почему ученые благороднее художников. — Науке необходимы более благородные натуры, чем искусству: они должны быть проще, сдержаннее, тише, менее честолюбивы, они не должны чересчур заботиться о своей славе в потомстве и забывать себя ради таких вещей, которые в глазах толпы редко являются заслуживающими такой жертвы. Кроме того, тут есть еще одна невыгода, на которую люди науки идут сознательно: род их занятий, требуя строжайшей трезвости мышления, ослабляют их волю, и огонь в них поддерживается не так сильно, как на очаге художественных натур: поэтому они теряют силу и талант раньше, чем художники, и знают об этой опасности. Они кажутся при всех обстоятельствах менее даровитыми, потому что меньше блестят, и всегда кажутся менее стоящими, чем стоят на самом деле.
Как благоговение ослепляет. — В позднейшие столетия великому человеку приписывают все великие достоинства и добродетели его века, таким образом все лучшее в нем затемняется благоговением, которое питают к нему, как к чему-то священному и до того обставляют и обвешивают его приношениями, что последние совершенно окружают его и он становится скорее предметом веры, чем созерцания.
Стоять на голове. — Ставя истину на голову, мы обыкновенно не замечаем, что и наша собственная голова стоит не там, где ей следует.
Происхождение и польза моды. — Очевидное довольство своею наружностью со стороны какой-нибудь отдельной личности вызывает подражание и создает шаблонную наружность для многих, т. е. моду: вся масса подражателей хочет достигнуть посредством моды того же приятного самодовольства и достигает его. Стоит вспомнить, сколько оснований для боязливой и стыдливой необщительности имеет каждый человек, стоит вспомнить, что не менее трех четвертей его энергии и доброй воли были бы этим убиты, чтобы почувствовать благодарность к моде, которая освобождает эти три четверти, придает нам самоуверенность и обеспечивает веселую встречу тех, которые чувствуют себя взаимно связанными ее законом. Даже глупые законы доставляют свободу и спокойствие духа, если только многие им подчиняются.