— Отсюда ваше желание продолжить беседу.
Поншартрен опустил веки и легонько кивнул. Потом снова открыл глаза — большие и очень приятные — и улыбнулся.
— Вы знакомы с Бонавантюром Россиньолем?
Улыбка померкла.
— Я, разумеется, про него слышал…
— Это ещё одна белая ворона.
— Он ведь даже живёт не здесь?
— В Жювизи. Но будет завтра в Ла-Дюнетт. Как и вы, надеюсь?
— Герцогиня оказала нам честь, прислав приглашение. Мы будем счастливы им воспользоваться.
— Разыщите меня там, мсье. Я сведу вас с Бонавантюром Россиньолем, и мы учредим новый салон — только для тех, кому числа любезней денег.
— Вот наконец и наша дуэнья!
— Кто?!
— Как вы не понимаете, мсье Россиньоль? С нами поедет герцогиня д'Аркашон. Иначе не миновать пересудов! И надо же, с нею граф де Поншартрен! Я хотела вас познакомить.
При звуке этого имени Россиньоль повернул голову — вернее, попытался. Поскольку парик ниспадал на плечи, поверх которых был обмотан тяжёлый шерстяной плед, поворачивать голову следовало вместе с туловищем. Россиньоль привстал, низвергая лавины снега — они с Элизой столько просидели в открытых санях, что на коленях намело сугробы. Россиньоль, неуклюже переступая по кругу, повернулся к садовому крыльцу Ла-Дюнетт, напомнив Элизе булаву, которой жонглёр балансирует на ладони. Внешне он во многом напоминал Поншартрена, только если у графа глаза были карие и тёплые, то у Россиньоля — чёрные и жгучие. И жгучие не в смысле «страстные», если не считать страсти к работе.
Слуга открыл двери. Из них вырвалось арпеджио на флейте — обрывок менуэта. Следом показался Поншартрен. Он поднял лицо, заморгал от падающего снега и совершил пируэт в сторону хозяйки, которая задержалась в дверях и в нарушение придворного регламента побуждала его идти первым. Алый шёлковый шарф полыхнул зарницей и лёг на парик. Толстыми, замёрзшими, ревматическими пальцами герцогиня завязала его на подбородке и, взяв Поншартрена под локоть, ступила на гравийную дорожку с куда большей опаской, чем та заслуживала. Снег слуги убрали, а до саней было шагов сто. Гости хлынули к дверям и запотевшим окнам, чтобы попрощаться с герцогиней, как будто она отбывает на Суринам, а не на получасовую прогулку по собственным владениям.
Россиньоль прежним манером повернулся к Элизе. Садиться смысла не было, иначе пришлось бы вставать снова, как только подойдут госпожа герцогиня и господин граф.
— Мсье Россиньоль, — сказала Элиза. — Любой ребёнок знает, что лимонным соком или разведённым молоком можно написать невидимое послание, которое проступит, если нагреть его над огнём. Вы смотрите на меня так, будто на моём лице что-то написано молоком и проявится под жаром вашего взора. Позвольте напомнить: частенько это кончается тем, что вспыхивает сама бумага.
— Я не могу изменить свою природу.
— Верю, но молю вас смилостивиться. Граф д'Аво и отец де Жекс за последние дни столько жгли меня подобными взглядами, что у меня всё лицо должно быть в волдырях. В ваших глазах я предпочла бы видеть теплоту.
— Очевидно, вы со мною кокетничаете.
— Кокетству положено быть более или менее явным, но это не повод на него указывать.
— Вы приглашаете меня прокатиться в санях, намекая на свидание: «…такой холод, Бон-Бон, одна я под одеялом замёрзну», потом мы ждём, ждём, ждём, а теперь выясняется, что с нами под одеялом будут граф и почтенная вдовица. Вы решили меня помучить — я частенько вижу такое в чужих любовных письмах. Однако вы напрасно рассчитываете при помощи женских уловок подчинить меня своей власти.
Элиза рассмеялась.
— И в мыслях не держала!
Она вскочила, повернулась и плюхнулась рядом с Россиньолем. Тот ошарашенно посмотрел на неё сверху вниз.
— А что тут дурного? — сказала Элиза. — Ведь мы будем под присмотром почтенной дамы.
— Играть с вами в игру, которая ни к чему не ведёт, конечно, приятнее, чем ничего не делать, — упрямо продолжал Россиньоль, — но после нашего приключения вы предпочитаете меня не замечать. Думаю, это потому, что вы попали в передрягу, из которой не смогли выбраться самостоятельно, и оказались у меня в долгу, оттого и ведёте себя так, будто вас гладят против шерсти.
— О том, как кого гладить, мы поговорим позже, — сказала Элиза, взмахивая заснеженными ресницами. Она похлопала по скамье рядом с собой.
— Я должен поздороваться с графом и… — начал он, но тут Элиза резко дёрнула его за панталоны. Она всего лишь хотела усадить Россиньоля рядом с собой, однако, к своему ужасу, сдёрнула с него штаны. Он остался бы стоять полуголый, если бы не сел с размаху. Элиза, взмахнув одеялом, словно матадор — плащом, едва успела закрыть его от графа и герцогини, которые, заметив резкое движение, посмотрели в сторону саней.