— Никогда. — Селен покачала головой. — Я не перешла в другую религию.
— Не пытайтесь мне лгать, мадам. — Епископ сделал паузу, его взгляд стал серьёзнее. — Жена Султана, мать его дочери и не перешла в религию мужа? Если вы хотите остаться во Франции, Вам стоит запомнить, что попытки обмануть меня или королеву не заканчиваются ничем хорошим. А Вы ведь хотите остаться во Франции? — Он сделал особое ударение на последний вопрос.
— О, нет, я не пыталась Вас обмануть, Ваше Превосходительство. Напротив, мне удалось обмануть гаремных евнухов. — Голос Селен звучал мягко, слегка наивно. Но на Армана это не подействовало.
— Я не это спрашивал.
Селен почувствовала, как её медленно загоняют в угол. Она рисковала стать зависимой от воли амбициозного епископа и ей нужно было выкручиваться. Поэтому она быстро согнала с себя этот образ невинной жертвы и продолжила таким же серьёзным тоном, что и епископ:
— Да. Я хочу остаться во Франции.
И это было именно то, чего и добивался собеседник. Они медленным шагом направились вниз по лестнице. Ришелье вновь сменил серьёзность на напускную почтительность.
— Тогда напишите мне, и я напомню королеве о Вас. Она будет рада приобрести столь верную подругу в своём окружение. — Он тяжело вздохнул. — Сейчас Её Величество окружают сплошь предатели и шпионы.
Селен перевела взгляд на епископа, он явно сказал больше, чем хотел, и, понимая это, замолчал. Дальше они спускались молча. Арман проводил Селен почти до самого выхода, и уже в самый последний момент она рискнула и всё же спросить:
— Ваше Превосходительство, почему Вы мне помогаете?
— Господь завещал нам помогать ближним. — Он развёл руки, словно собирался её обнять. — А кто, если не я, выполнит Его волю?
Епископ проводил Селен до конца лестницы и, попрощавшись, оставил на первом этаже. Даже при всей осторожности, Селен всё же поддалась его влиянию и понадеялась, что этот человек правда ей поможет. Она прекрасно понимала, что потом епископ захочет что-нибудь взамен. Может быть денег, может быть узнать что-нибудь о месте, где она прожила несколько последних лет, может что-то ещё. Но об этом она могла подумать позже. Когда фигура Ришелье исчезла из их поля зрения, Эсманур дёрнула мать за руку.
— Этот эфенди нам помогает?
— Наверное. — Селен постаралась улыбнуться, и они вместе направились к выходу. К тому времени вниз подоспела и оставшаяся толпа просителей, которые шли по другой лестнице, чуть в обход. — Будем надеяться, что Арман эфенди всё же нам помогает.
Селен снова заулыбалась, ей понравилось, как звучало имя епископа с восточными нотками. Плавно войдя в толпу, за которой всё ещё следовала стража, она вышла из замка. Когда их провожали к воротам, она прислушивалась к тому, что говорили люди. Она начала отвыкать от французского, но ни в коем случае не забыла. Горожане жаловались на королеву, на её скверный характер, и от этого в сердце Селен начали закрадываться сомнения. Ведь всё это время она знала молодую девушку, которая оказалась в новой обстановке и непривычном положении. Её всё смущало, всё удивляло, но теперь она наверняка освоилась, прониклась властью, что попала ей в руки и с уверенностью смотрела в будущее. О себе Селен не могла такого сказать.
"Печать с летящей птицей"
— Ты не мог знать, что я приеду. — Глядя на специально подготовленное для неё место за столом, произнесла Селен.
— Я жду тебе уже три дня. — Бастьен улыбнулся, словно разговаривал с ребёнком, совсем не знающим взрослой жизни.
В полумраке поместья, которое герцог Бастьен без зазрения совести называл фамильным, таилось достаточно много узких комнат. Зал, что использовался как столовая, располагался на первом этаже, сразу после просторного холла. Куда-то в сторону уходил коридор ведущий к кухне, прачечной и прочим необходимым техническим помещениям. Где-то там же жила и прислуга. На втором этаже было сразу четыре комнаты: спальня герцога, его рабочий кабинет, библиотека и детская. Третий этаж не использовался. Самой богатой комнатой считалась спальня дочери герцога, в честь матери названной Ханной. Девочкой она была требовательной, малость избалованной, но Бастьен полностью это осознавал и не хотел ничего менять. Потакая капризам дочери, самым строгим наказанием для неё был запрет есть то, что она любила. Вне зависимости от степени проступка.
Ужинал герцог всегда один, отдельно от дочери. Она напоминала ему о матери, а ближе к закату уставший герцог начинал чувствовать себя подавленным и ему хотелось побыть одному, без посторонних. Обычно всё проходило без изменений, но вот со дня возвращения от королевы, каждый раз спускаясь к ужину, Бастьен просил поставить ещё одну тарелку. Так же он стал ещё более закрытым, почти не разговаривал с прислугой и в основном кивал в ответ на вопросы. Но когда долгожданная гостья появилась на пороге поместья, герцог заметно повеселел. Они вели непринуждённую беседу о том, что пропустила Селен за время отсутствия. Бастьен рассказал ей про то, как развивались отношения Марии с королём, как он находил себе любовниц и как в последствии она замахнулась на переворот. А потом перешёл к собственной истории, которую Селен слушала с большим интересом, мысленно возвращаясь в то время, когда была совсем молода.