По какой-то неясной причине только Антон всегда решает, что мы будем делать и во что мы будем играть. Если он говорит «побежали!», то все сразу бегут за ним. Не все обязательно знают, куда он побежал. Но всё равно, если он сказал «побежали!», все, и абсолютно без всяких раздумий, бросаются за ним.
Но это совсем не означает, что никому другому никогда не приходят в голову хорошие идеи. Но если кому-то другому и приходит в голову какая-то идея, то этот «кто-то другой» обязательно спросит, как, мол, Антон, ты думаешь. И Антон решает, хорошая это идея или нет. И у меня в голове всё время крутился один и тот же вопрос. Почему именно Антон командует? Почему всегда только он и он?
Как-то я сказал Антону, что хорошо было бы сейчас в футбол поиграть. А надо сказать, что Антон очень часто со мной соглашается, когда я что-то предлагаю. И я думаю вот почему.
У Антона есть сестра, Лиза. А я с ней учусь в одном классе. И Антон мне как-то сказал, что Лиза ему что-то про меня рассказала. Что она ему рассказала, он мне не сообщил. Но я думаю, что Лиза что-то хорошее ему про меня рассказала. Потому что после этого Антон стал ко мне лучше относиться. Ну, он стал меня замечать. А раньше он меня просто не замечал.
И тут, когда я предложил поиграть в футбол, Антон вроде бы согласился. Но прежде, чем он крикнул своё «побежали!», я сказал ему, а почему, мол, ты всё время командуешь. Давай, мол, я скажу «побежали!», тем более что это моя идея сейчас была – поиграть в футбол.
И я думал, что Антон ни за что не согласится на это. Потому что так ещё ни разу у нас не было, чтобы кто-то другой сказал «побежали!». И я уже приготовился с ним спорить и доказывать, что так несправедливо, когда командует только он один. Но к моему удивлению, Антон отнёсся к моему предложению совсем безразлично. Он не стал со мной спорить, а просто сказал, давай, мол, командуй.
Когда он мне так сказал, то я понял сразу же, что это не так-то просто. Не так-то это просто крикнуть ни с того ни с сего «побежали!». Надо было, оказывается, как-то собраться, а потом уже крикнуть «побежали!». И когда я собрался и крикнул «побежали!», то никто даже и не подумал бежать. Я стал спрашивать всех, почему никто не бежит. А Антон меня спросил, а почему, мол, ты сам-то не бежишь.
Тут только я сообразил, что всё делаю неправильно. Антон, когда кричал своё «побежали!», сам бросался бежать. А я, когда крикнул, остался стоять на месте. А раз я остался стоять на месте, так поэтому никто никуда и не побежал.
Тогда я крикнул ещё раз «побежали!» и сам бросился бежать. Но опять никто не захотел за мной бежать. И мне стало ужасно неловко. И мне показалось, что и Антону стало неловко за меня. И всем было неловко.
Я не знал, что можно было поделать. Наконец я сказал Антону, чтобы он сам командовал. И Антон, мне кажется, был доволен, что я так сказал, и он тут же предложил поиграть в футбол. Все, конечно, согласились с ним. Но Антон почему-то у меня лично спросил, согласен ли я. И я ответил, что согласен. Тогда Антон крикнул «побежали!», и все бросились за ним. И первым за ним бежал я. И у меня в голове больше не крутилось никаких вопросов.
Неправильный глагол
Англичанка у нас с приветом. Она очень странная и смешная какая-то. Она на урок в одном и том же не приходит. Я не знаю, в чём она ходит в те дни, когда английского у нас нет. Но к нам на урок она приходит каждый раз в другом. То есть, конечно, у неё не всё другое. Но что-то она обязательно меняет.
Сначала я подумал, что наша англичанка порвала то, в чём она раньше ходила. И поскольку она это порвала, поэтому она и надела другое. Но потом она опять надела то, что носила раньше. И я решил, что она просто починила то, что порвала. Но потом эта история повторилась несколько раз. Тогда я сказал об этом Антону. А Антон сказал, что ничего странного в этом нет и что она просто стирает одно, пока носит другое.
И мне от этого объяснения стало просто смешно. Во-первых, что же это получается, что она каждые несколько дней всё своё стирает? А во-вторых, юбку она тоже, что ли, стирает? Как же это юбку можно стирать?
Как-то я видел нашу англичанку на улице. Она вела за руку кого-то. И я увидел, что это был один парень из нашей школы. Он уже в десятом классе учился. Зачем и куда она его вела, я не знаю. Но на ней был совершенно потрясающий шарф. Он был надет не потому, что было холодно. Он был надет так просто, для красоты. Шарф был, по-видимому, тонкий-тонкий. Я так решил, потому что он от лёгкого ветерка как будто бы летал. И он был очень яркий. Там много было красного, жёлтого и каких-то ещё цветов, которых я никогда ещё на одежде ни у кого не видел.
Сегодня, когда англичанка пришла к нам в класс, на ней был тот самый яркий шарфик, который я уже видел на ней когда-то на улице. И вот она вошла в класс, села за свой стол, открыла журнал и сказала: «Сейчас пойдёт отвечать урок...»
Тут она стала пальцем по журналу вести. Пока она это делала, в классе была мёртвая тишина. Ну, в такие минуты у нас всегда тишина мёртвая. Те, которых давно не вызывали, затихают, потому что, во-первых, не хотят привлекать внимание учителя к себе, а во-вторых, бросаются к учебнику, пытаясь в последнюю минуту что-то там прочитать. А те, которых вызывали недавно, тоже затихают. Потому что, раз их недавно вызывали, то, значит, теперь не вызовут. А раз они знали, что их не вызовут, они вообще ничего не учили. И поэтому особенно боялись.
И вот наша англичанка вела и вела пальцем по журналу и наконец сказала: «Пойдёт отвечать урок Пудовкин». И все обрадовались, что Пуда вызвали. А обрадовались все потому, что ему позарез нужно было исправить двойку. Иначе мама его просто бы убила. И Пуд всё просил англичанку вызвать его. А англичанка ему говорила, зачем, мол, тебя вызывать, ты же ничего не знаешь. И Пуд говорил, что он всё равно должен исправить двойку и что он всё выучил.
И вот, наконец англичанка вызвала Пуда. И он медленно двинулся к доске. Когда он дошёл до доски, англичанка попросила его написать новые неправильные глаголы, которые она задавала к сегодняшнему дню.
Пуд взял мел и собрался что-то на доске писать. У него были заготовлены какие-то шпаргалки. Но он никак не мог понять, какую шпаргалку ему надо достать. А англичанка, которая обычно не давала никому пользоваться шпаргалками, тут ничего Пуду не стала говорить. Хотя мы все понимали, что она видит, как он хочет со шпаргалки что-то прочесть. Но она не просила его убрать шпаргалки и вообще ничего не говорила ему и молча ждала, чем же это всё кончится. И, конечно же, она прекрасно знала о том, что мама Пуда его убьёт, если он опять получит двойку.
Прошло минут двадцать, а Пуд так ничего и не написал на доске. Тогда англичанка объявила, что придётся опять поставить ему двойку. А Пуд сказал, что он всё учил.
И тут, конечно, англичанка должна была сказать то, что говорят все учителя в таких случаях: «Учил – глагол несовершенного вида. Надо было не учить, а выучить». Хотя, по-моему, только учителя литературы знают, что такое глагол несовершенного вида. Но эту фразу почему-то говорят все. А наша англичанка только сказала, что так уж и быть, мол, Пудовкин, не надо писать ничего такого нового. И она попросила его назвать любые неправильные глаголы в трёх формах.
Пуд опять пытался что-то вспомнить. Он хотел что-то вспомнить, но вспомнить ничего не мог. Тогда англичанка попросила его назвать один неправильный глагол в трёх формах. Она сказала, что если Пуд сейчас назовёт любой неправильный глагол, только один неправильный глагол в трёх формах, то она немедленно поставит ему тройку.
Тут я решил, что сейчас самое время что-то такое Пуду подсказать. И я прошептал: «Ту пут – пут – пут».
И все засмеялись. А все засмеялись, потому что получалась такая опасная для Пуда игра слов с очень явным намёком и на его фамилию, и на его кулаки пудовые.
А англичанка опять сказала: «Любой неправильный глагол, Пудовкин».
И я опять прошептал: «Ту пут – пут – пут».
И несколько человек со мной то же самое прошептали.
Пуд, конечно, всё услышал. Но ему очень не хотелось говорить «ту пут – пут – пут». А англичанка сделала вид, что она ничего не слышала, и опять повторила, что она клянётся поставить Пуду тройку, если он назовёт любой неправильный глагол в трёх формах.