– Кто там?
– Насчет комнаты, – ответил он, ухмыльнулся и приготовился узреть ту самую, с грудями и ногами. – Я вам звонил где-то полчаса назад.
– А, сейчас, – выстрелил замок, дверь открылась, и Буров лишний раз убедился, что с воображением лучше не связываться – Зоя Павловна была рыжая, сероглазая, скуластая, с занятными такими конопушками на носу. Взгляд живой. И фигура очень даже ничего.
– Прошу, пожалуйста, – она показала комнату семь на восемь, похлопала по кровати, оправила занавеску. – Можете еще холодильником пользоваться. На кухне.
Взгляд остановить было не на чем. Плохонькая мебель, убогий телевизор, чешское стекло в гэдээровском серванте. Очень опрятная, чистенькая нищета. Ясно, почему входная дверь картонная – брать нечего.
– Пойдет, – Буров кивнул, вытащил бумажник, расплатился вперед. – Здесь за месяц. – Подмигнул весело, подкупающе улыбнулся. – Разрешите представиться: Василий Гаврилович Буров, из Питера. Первый день в отпуске, прибыл на бархатный сезон. Полагаю, это надо отметить. У вас, Зоя Павловна, бокалы найдутся?
Нашлись. Буров вытащил вино, сыр, охотничьи колбаски, Зоя Павловна пошла на кухню гоношить яичницу и ставить чайник. Двигалась она легко и споро, то и дело поправляя челку и посматривая на Бурова из-под загнутых ресниц. Ладно, чокнулись, выпили, взялись за еду, выпили еще и потихоньку разговорились. Зоя Павловна работала в школе, средней, преподавала химию, а нынче проводила забастовку, потому как сочинским учителям зарплату не платили аж с марта месяца. Хорошо еще мать ее, Надежда Николаевна, живущая неподалеку, в поселке Гумария, согласилась взять к себе внучонка Вовку, шустрого дошколенка неполных пяти годов. Так что одну комнату теперь можно сдавать. Иначе вообще хана. А муж? Муж объелся груш. Лучше без него. Буров о себе особо не распространялся – так, военный офицер, с женой не в ладу. Все больше слушал, понимающе кивал, подливал Зое Павловне в бокал. Она ему определенно нравилась – не болтушка, не вертушка, не дуреха и не жеманница. И почему это нормальных баб жизнь особо не балует?
Выпили вино, прикончили яичницу, и Буров приглашающе взглянул на Зою Павловну:
– Как насчет искупаться? Компанию не составите?
– А что, вода, говорят, еще теплая, – обрадовалась та и принялась с поспешностью грузить посуду в раковину. – Я за. Только вот загорать не люблю, как поганка бледная.
– Ну вот и хорошо, – Буров встал, поблагодарил и отправился к себе готовиться к купанию. Положил в презерватив несколько купюр, завязал его узлом, сунул во внутренний карман шикарных, с эмблемой на причинном месте, плавок. А вот футболку надел линялую, и брюки с пузырями да тапки стоптанные на босу ногу – брось – на улице никто не поднимет. А уж на пляже тем более.
– Ну и правильно, – взглянула на него с одобрением Зоя Павловна и забренчала ключами, запирая квартиру. – Нам нечего терять, кроме своих цепей.
Сама она была одета немногим лучше, в короткий сарафан и старенькие босоножки. Не маленькая. В России живем. Где воруют.
Солнце отражалось в море мириадами брызг, ветер доносил запахи дальних странствий, немногие энтузиасты бархатного отдыха ловили теплые, уже не обжигающие лучи. А топчанов-то свободных, топчанов…
– Давайте вот здесь, – Зоя Павловна вытащила из сумки подстилку, ловко расстелила неподалеку от воды, озорно тряхнула волосами и в два счета рассталась с босоножками. – Солнышко-то греет, галька теплая.
Вздохнула глубоко, потянулась всем телом и решительно сняла сарафан. В черном, чисто символическом бикини ей было куда как лучше, чем в одежде. Стройная, поджарая, тонкая в кости, однако все, что надо, круглое. И кожа – бархатистая, ослепительно белая, красиво оттененная купальником и волосами. Не бледная поганка – пригожая молодица с телом лакомым, белосахарным.
“Похоже, повезло мне с хозяйкой”, – Буров с трудом отвел глаза, тоже разделся и залюбовался на волну.
– Красота-то какая, а, Зоя Павловна?
Честно говоря, черта ли ему было собачьего в этих волнах. О другом думал…
А ей тоже было не до морских красот, она не отрываясь смотрела на Бурова. На его мощный торс, широкие плечи, могучую, отлично прочеканенную грудь, бугристые бицепсы, крепкие ноги. Чувствовалось сразу, что погоны офицера заслужил он не на парадах и смотрах. Об этом свидетельствовали многочисленные шрамы и длинная, побелевшая строчка операционной штопки. И зеседенькая татуировка на плече – череп с красноречивой надписью: “Killing is no murder” <Умерщвление не убийство (англ.).>.