– Это вам, суки, за Бородино!
Буров глянул в спину ретирующемуся неприятелю, в количестве двух негодяев улепетывающему с поля боя, сплюнул, вытер кровь с порезанного плеча и подмигнул могильщикам, трезвеющим от увиденного.
– Спасибо, отцы! С меня причитается.
Потянулся к поясу и невесело рассмеялся – чертов кошелек, из-за которого, собственно, все и началось, пропал, сгинул куда-то во время боя. Ну да и ладно, фиг с ним. У рябого-то кошелек оказался повместительней, потяжелей, а когда Буров вытащил монету – не глядя, наобум, – и швырнул ее с ухмылочкой могильщикам, те, оторопев, протрезвели окончательно, разом поклонились и бросились бежать. Буров и не подозревал, что осчастливил их луидором <Золотая монета крупного достоинства.>. Сейчас ему было не до подобных тонкостей – он слушал свой внутренний голос. А тот бубнил с маниакальной настойчивостью – ты, мол, как хочешь, а я сваливаю. И впрямь, нужно было делать ноги, пока сбежавшие негодяи не вернулись с подкреплением. Так что подобрал Буров трофеи, проглотил слюну, вспомнив вкус похлебки, да и подался с погоста вон. Несмотря на одержанную победу, настроение у него было так себе. Снова в ночь, в темень, в клоаку улиц. С пустым животом. Да, спасибо духам, удружили, ничего не скажешь. Нет бы куда-нибудь в Элладу, на юга, на берега Эгейского. А то – одно дерьмо, склизкие мостовые и социальные контрасты. И сплошная уголовщина. Вор на воре и вором погоняет. Криминал голимый, поножовщина и беспредел. И вот тут-то Буров дал по тормозам и неудержимо, распугивая поздних прохожих, залился гомерическим хохотом – ну, блин, и укатайка! Он торчит здесь, как тополь на Плющихе, в своем малиновом уркаганском клифте, с бабками, добытыми на мокром деле и с лопатой, липкой от мозгов, и переживает, блин, на морально-этические темы! Посланничек из будущего, продукт цивилизации. Явился – не запылился. Сам-то ничего, кроме как кровушку пускать, не умеет. А с другой стороны, с волками жить – по-волчьи выть. Тем более если ты красный смилодон. Плевать ему на эволюцию и на всякий там прогресс – один хрен, за двести или сколько-то там лет по сути дела ничего не изменилось. Во все века хомо сапиенсы были зверьми, что в восемнадцатом, что в девятнадцатом, что в двадцатом. Это у нас в крови, в хромосомах, в генной памяти – охотиться на себе подобных. За тысячелетия истории привыкли…
Тут послышался стук копыт, дробно загрохотали по булыжнику колеса, и, как подтверждение мыслей Бурова, нарядная, с панелями из полированного дерева карета наткнулась на положенное на мостовую бревно. Раздался треск, оба колеса с правой стороны отлетели, кучер заорал истошно, натягивая вожжи. Лошади, захрапев, послушались его, карета с креном, словно тонущий корабль, остановилась. А со всех сторон к ней, словно хищники к добыче, уже подтягивались люди с оружием – стремительно, сплоченной стаей. Только тени скользили по стенам домов да блестели в лунном свете кинжалы и шпаги. Вот остановились, выждали мгновение и, по знаку человека в карнавальной маске, кинулись вперед. Казалось бы, ничего особенного, вульгарный гоп-стоп, вооруженный грабеж. Банальнейшая уличная экспроприация экспроприаторов. Только что-то уж больно слаженно действовали нападающие, при близком рассмотрении совсем не похожие на разбойничков. Да и кучер, вместо того чтобы наделать в штаны, вдруг вытащил шпагу и начал защищаться, фехтуя со сноровкой дуэлянта. Странно, очень странно. А из кареты между тем раздались выстрелы – пистолетные, дуплетом и вразнобой, так что выпятилось, пошло трещинами толстое слюдяное окно. Затем резная дверца распахнулась, и навстречу атакующим, из коих трое уже растянулось на земле, бросился кавалер со шпагой. Он был высок, статен и одет необыкновенно эффектно – в длинный бархатный камзол с брандебурами <Петлицы, обшитые шнуром.>, отороченный соболиным мехом, с кружевным жабо, выглядывающим из-под атласного жилета. Эфес его шпаги отсвечивал золотом и играл бриллиантами, рубинами и сапфирами, клинок же двигался с быстротой змеи, жалящей своих смертельных врагов. Однако не стать, не доблесть и не одежда кавалера вызывали неподдельное изумление – фехтуя, тот отчаянно ругался. По-черному, по-матерному, по-русски. Причем с морским уклоном, семиэтажно, словно заправский подвыпивший боцманмат. Ругань эта мигом пробудила в Бурове патриотизм, ностальгию и дружественные чувства – говорят, нет ничего приятней, чем встретить земляка на чужбине. А потому, долго не раздумывая, он сбросил свой камзол, взялся за лопату половчее да и ринулся в гущу боя, закричав пронзительно и громогласно. Помощь его пришлась как нельзя кстати – кучер, получив полвершка стали в шею, уже перестал хрипеть, статного же кавалера взяли в плотное кольцо и жизнь его повисла на волоске. Вот тут-то и пожаловал Вася Буров со своей лопатой. И пошел гулять острый штык по головам, ключицам да коленям, рассекая мышцы, травмируя суставы, разрубая хрящи и кости. Чай не шпажонкой какой дырки вертеть. Предводитель негодяев быстро понял это, когда бросился было на Бурова со своей вердюной <Шпага, по сути рапира, с длинным клинком, способным скорей колоть, чем рубить.>. Миг – и шпага его оказалась прихлопнутой к земле, тут же на нее наступили тяжелым сапогом, а крепкий, не знающий пощады кулак въехал негодяю в физиономию. Да так что предводитель зашатался, упал, и слетела маска – веселенькая, изображающая Скапена <Хитрый, плутоватый слуга, герой комедии Мольера “Проделки Скалена”.>. Буров успел заметить властный подбородок, орлиный нос, горящие глаза – неплохой образчик южной красоты, правда, щедро сдобренный кровью и соплями. Тут же к поверженному Скапену подскочили соратники, подхватили его под руки и потащили в темноту.