Физрук выпучил и без того выпуклые светло-карие глаза, сделал движение назад и вбок и сразу же понял, что двигаться есть возможность только вперед и вниз — навстречу своим студентам. Попытавшись развести руками и не сумев этого в тесноте, он еле внятно прокашлял:
— Я тут… Только посмотреть… В первый раз… Мамой клянусь…
И поток унес физрука вниз в толпу, а Данилу с Папой Стасом втянул в двери синагоги.
При очередной встрече на стадионе Дато Самсонович сразу подозвал к себе «инвалидную команду» и, твердо глянув каждому в глаза, велел в следующий раз принести зачетки. И больше своим вниманием им не докучал.
Еще через неделю Данила, привычно опоздав на первую пару, курил на лавочке возле института. Зачет по физкультуре открыл сессию, солнышко светило, жизнь вообще радовала. Из здания выкатился Папа Стас и подсел к приятелю.
— Вот, Папа, не зря все же говорят про еврейскую солидарность и ответственность друг за друга. Молодец дорогой товарищ Бузукашвили. Ответственно поступил, по-еврейски!
— Ага, щас! — и Папа Стас выдал информацию, добытую накануне вечером за бутылкой портвейна у комсорга факультета Сани Лоскуткова, еще доармейского его приятеля. — Наш генацвале с какого-то перепугу в конце лета заявление в партию подал. Ладно, бывает. Но зачем этот герой-интернационалист с такими отягчающими обстоятельствами в синагогу потащился, убей, не понимаю…
— А-то мало там коммунистов было…
— Ну, так сперва получи партбилет, а потом шляйся по культовым объектам. Не смог товарищ расставить приоритеты. Но это уже его проблемы, правильно? А нам проставлены зачеты, спасибо партии за это…
Профессор Линецкий довольно улыбался:
— Зачетная история, простите за каламбур. Не разобрался ваш физрук в модных тенденциях того времени…
— Видать, не было с ним рядом правильного гуру, вот его и кидало… — улыбнулся в ответ Дан. — Но в конце-концов Дато Самсонович все же сделал выбор. Лет пять назад, будучи в Израиле, я оказался на празднике в одной ашдодской синагоге. И увидел там нашего бывшего физрука — он несколько поправился, чуть поседел, сбрил усы и надел ермолку, но я его узнал. А он меня — нет. Или сделал вид, что нет… Отпрянул аж и больше на меня даже не глянул. Я потом узнавал, он там помощник габая5, гоняет всех, почем зря...
В Стране Египетской
Работая в еврейской газете, я познакомился с главой пресс-службы египетского посольства в Москве. В серии кратких беллетризированных одним из наших постоянных авторов биографий ближневосточных лидеров мы готовили статью о президенте Египта, и для иллюстрации было нужно приличное фото. Тогда интернет еще только получал прописку в нашей стране, даже слово это было знакомо далеко не всем, и я обратился в посольство Египта. В ответ меня вежливо пригласили на кофе в пресс-бюро, существовавшее тогда автономно в уютно обустроенной квартире на Кутузовском проспекте.
Глава бюро доктор Мустафа принял меня с подчеркнутой любезностью, напоил отменным кофе с кардамоном и одарил целой пачкой гламурных фотографий любимого раиса. Вскоре мы с веселым разговорчивым толстяком-египтянином, бывшим переводчиком Насера, любителем крепкого алкоголя и скабрезных анекдотов, сделались добрыми приятелями. А в 2000-м он по дружбе, а, может, из каких-то других соображений, включил меня в делегацию российских журналистов для визита в Египет по приглашению тамошнего Министерства информации.
Почти все участники поездки, кроме меня, представляли «большую» прессу и были знакомы между собой. Потом, в процессе общения они оказались очень даже симпатичными ребятами, мы с удовольствием совместно выпивали и общались вполне по-приятельски. Пока же, в самолете, я сидел сам по себе и читал Коран — мы же летели в исламскую страну. Но больше — из пижонства.
В Каире к нам приставили в качестве гида-переводчика высокого печального человека лет сорока по имени Ибрагим. Выяснилось, что в обычной жизни он трудится хирургом-онкологом, учился и стажировался в Москве, женат на русской. К нам его фактически вытащили из-за операционного стола. В очереди ждали несколько срочно нуждающихся в хирургической помощи, но Министерство информации это совершенно не беспокоило. Чем и была вызвана грусть в темных глазах доктора Ибрагима.
— После Садата свободно говорящие на русском у нас наперечет. В Каире, я имею в виду, не в Хургаде, понятно. Вот меня и дергают. И потом, я за эту неделю с вами получу больше, чем за три месяца со скальпелем, а у меня трое детей. Иначе бы, конечно, не согласился… — объяснил наш гид и меланхолично добавил. — Впрочем, меня особо не спрашивали…