— Можно сказать и так. Он же сильно старше был, не юнец уже, одну войну помнил, другую прошел…
— Так и запишем: был опытный. Последний вопрос: твой дед был… — дядя Пизек сощурился и сделал нарочитую паузу, потом громко на выдохе. — …еврей?
— Ну, уж в этом-то ни у кого сомнений не возникало…
— Ага! Отметим этот многозначительный факт и заитожим, — дядюшка вскочил, принял какую-то совершенно муссолиниевскую позу, даже губу выпятил. Посмотрел на меня во всех смыслах сверху вниз. — Ты что же, хочешь мне сказать, что умный и опытный еврей, решив жениться, возьмет в жены нееврейку? — он победно повел упертой в бедро рукой и торжественно закончил. — Можешь даже не сомневаться: бабка твоя — еврейка на все сто.
А что, может быть… Во всяком случае, спорить с ней так же бесперспективно, как с безусловным евреем дядей Пизеком.
Разговор второй
В свой следующий приезд в Иерусалим я уже без бабушкиных напоминаний позвонил дяде Пизеку и был приглашен на рюмку «шаргородского компота». Утром свободного от командировочных забот дня я до головокружения нагулялся по Старому городу, потом отправился в гости к троюродному деду.
— Не прошло и года… — пробурчал дядя Пизек, приопустив веки и чуть скривив влево нижнюю губу, что означало у него, как я со временем понял, легкую степень осуждения чужих неразумных, хотя и нефатальных действий.
— Как раз год и прошел, — отозвался я, протягивая ему пакет с московскими гостинцами. Но умилостивить старика не удалось.
— И что? — брюзгливо спросил дядюшка.— Шлялся по Старому городу? — И не успел я утвердительно кивнуть, радостно заключил. — Смотрел дегенератов, главную достопримечательность.
— Это ты кого имеешь в виду?
— А всех! — с готовностью качнул головой дядя Пизек. — Которые там живут — это ж дегенератом надо быть, чтобы жить в этом во всем! Шум, гам, тарарам, ни пешком пройти, ни на ишаке братском проехать. Хочешь, не хочешь, станешь дегенератом! Ну, и становятся, ты ж их видел. Глаза выпучат, рты откроют — поначалу-то, понятно, чтоб барабанные перепонки не полопались — все ж орут кругом. А потом — готово дело, так и остаются навсегда. И уже все равно, что кругом дым коромыслом. А туристы с паломниками?! Вот уж эти — дурачье экспортное! Про них даже специальный синдром придумали. Тащатся со всего света, чтоб потереться жопами в толпе и на радостях с глузду двинуться. — Здрасьте, пожалуйста, я — Иисус, не ждали? — Ждали, ждали, как же, очень даже, и палату подготовили, добро пожаловать! Один Иван-Креститель с Кореи вас там уже дожидается. С Моисеем мексиканским вместе. Милости просим! И, главное, все орут и ни одного сортира кругом!
— Что ты разошелся-то так? Тебя ж никто силком не тащит в Старый город. Не нравится — не ходи.
— А мне, может, как раз нравится! Может, мне Старый Город даже очень нравится… Мне вот эти, которые там живут и шляются, не нравятся. Дегенераты вот эти, — дядя Пизек внезапно успокоился. — Ладно, поедем сегодня настоящий Иерусалим смотреть.
— Это куда ж?
— На шук, конечно. На Махане Иегуду 18поедем. Теперь канун субботы, все едва не задаром отдают.
— А на рынке, значит, не орут и толпы нет? — ехидно спросил я.
— Вот, — горестно покачал шарообразной головой дядя Пизек и прокурорским жестом, не глядя, указал в мою сторону. — Вот он, результат бессмысленных походов в Старый город. Вот влияние окружающего идиотизма! Печальные и, возможно, медицински необратимые последствия… Ты что, не понимаешь, что на шуке люди не просто так орут и толкаются?! Люди делают базар! — вдруг он погрустнел и со вздохом добавил. — Хотя и там дегенератов пруд пруди.
Мы вышли из квартиры на открытую лестничную площадку, и от соседней двери нам приветливо помахала связкой ключей пожилая дама в широкополой шляпке из лески, украшенной выцветшими пластиковыми ромашками:
— Доброго здоровьичка, Пинхус Мовшевич!
— И вам не хворать! — буркнул, торопливо скатываясь по лестнице, дядя Пизек. Утвердившись на тротуаре, он негромко продолжил. — Идиотка проклятая. Весь коврик обоссала мне своими кошками. Говорит, они ей Ленинград напоминают. И всхлипывает. Что она там видела в Ленинграде своем, чтоб всхлипывать?! Младший бухгалтер на филиале пивзавода, ни мужика, ни мужа. Все принца ждала… — дядюшка остановился, словно осененный внезапной догадкой. — Так я думаю, что она сюда не сама приехала…
— Думаешь, заслали? — нарочно выпучив глаза, спросил я громким шепотом.
Но дядя Пизек игры не принял.
— Выслали! За идиотизм. А Израиль, он всех принимает. От, даже негров, — высоко подняв брови, он скупо кивнул в сторону проходящего мимо уроженца Эфиопии. — Мало мне было исторической общности под названьем советский народ?! Радостным шагом с песней веселой в едином строю с братскими грузинами и узбеками… Так и здесь то же самое! Только еще негры влились. Кинокартина «Цирк» прямо! Музыка Александрова, слова Орловой. Исполняет Михоэлс, — дядюшка вдруг налился краской и гневно топнул ногой, подняв небольшое облачко пыли, что придало его гневу некоторый инфернальный оттенок. — Да не хочу я быть с ними со всеми в одном народе! Знал бы… Надо было еще в Союзе решительно сменить национальность, а то только зря мучения терпел через свой пятый пункт. Все сменить раз и навсегда, подчистую!