— И на что б ты сменил? На украинца или уже сразу на русского?
— Вот еще! — дядя Пизек брезгливо сморщился, потом задумчиво помял большим и указательным пальцами нижнюю губу. — Были ж там какие-нибудь вымершие народы? Хазары неразумные или другие дегенераты? Наверняка же были — жить в этих условиях невозможно, непременно бы кто-то вымер к чертям собачьим. А! Вот! Половцы. Я по телевизору их танцы видел из Большого. На наши похоже, такая ж дурь. Ими бы и прописался. И остался бы единственным героическим представителем народности… Меня, может быть, даже в Верховный Совет бы избрали. По совокупности…
— Ну, национальность ты, предположим, сменил бы. Про паспорт и противоположное место сознательно опускаю. (Дядя Пизек презрительно сощурился и легонько потряс головой.) И решил бы ты отряхнуть прах… А куда тебе, половцу, податься? В Израиль-то не поедешь, сменившись подчистую…
— О-о-ой, умоляю тебя. Поехал бы. Я ж говорю: Израиль, он всех принимает!
Мы двинулись к автобусной остановке. По противоположной стороне улицы медленно шмурыгала сильно пожилая пара, громко переговариваясь на идише. Несмотря на исключительно теплую для декабря в Иудейских горах погоду, на голове мужчины красовалась вытертая меховая шапка-пирожок.
— А! — выдохнул на весь квартал дядя Пизек, и старички испуганно вздрогнули.
— Что, знакомые?
— Еще чего! — фыркнул он и устремился через улицу.
Перекрыв незнакомым прохожим дорогу, дядя Пизек, взмахивая ручками и энергично кивая головой, затараторил на идише. Старики радостно улыбались и, также активно помогая себе руками, отвечали ему. Дело обещало быть долгим, я отошел в тенек и закурил. Минут через десять оживленного разговора собеседники, наконец, раскланялись.
— А гит Шобыс19! — продребезжал вслед дяде Пизеку старичок в пирожке.
— И вас по тому же месту, — не обернувшись, отозвался дядюшка.
— Ты чего вдруг так рванул? — спросил я вернувшегося родственника.
— Услышал, что на идише говорят, вот и рванул. Не часто среди иврита этого ихнего удается на человеческом языке пообщаться.
— Насладился? — спросил я.
— Чем бы это? — удивленно изломил он косматую бровь.
— Как, то есть, чем? Общением на человеческом языке…
— Откуда?.. — дядя Пизек брезгливо поморщился. — Это ж румыны!
Далее последовала продолжительная лекция о понаехавших эрзац-евреях, болтающих на своем нечеловеческом эрзац-идише. Вообще, хотя дядя Пизек и не говорил этого впрямую, из его слов получалось, что подлинные евреи испокон веку жили единственно в Храповицах, по крайности, верстах в сорока-пятидесяти вокруг. А уж самые разнастоящие — в Борзянке, местечке, откуда родом была семья деда и дяди Пизека.
Разговор третий
Служба в еврейской организации заносила меня в Иерусалим ежегодно, а то и чаще. И всякий раз я старался выкроить время, чтобы навестить дядю Пизека. Он, кстати, относился к моей работе весьма скептически. «Что ты связался с этими шнорерами20? — говорил дядюшка, недовольно качая головой. — У тебя ж юридический заочный был? Так и шел бы в юрисконсульты. Тоже жулье, конечно. А как?.. Но все же чуть поопрятнее». Сам дядя Пизек немалую часть жизни протрудился юрисконсультом в одной из шарашкиных контор славного города Храповицы.
Бабушка давно уже не считала нужным оповещать его о моих заездах в израильскую столицу, но я почему-то был уверен: дядя Пизек непременно узнает, что я был в стране, и, если не навещу его, смертельно обидится. А вообще, мне доставляло своеобразное удовольствие общение с бранчливым родственником.
В один из визитов я сразу заметил, что он чем-то возбужден.
— Представляешь, — начал дядя Пизек. — Я тут в нашем похоронном бюро…
— Где?!.
Старик закатил глаза.
— В клубе пенсионеров. Обнаружил земляка. Ну, то есть, как земляка… Родители его жили в Храповицах, а сам-то он уже в Хмельницком зачем-то.
— Ну, здорово, поздравляю!