— Расскажи! — с удовольствием подыграл я, и дядя Пизек немедленно продолжил.
— Помню первый суд, мужичка одного защищал. Его баба с соседней улицы в изнасиловании обвинила. Мужичонка, Господи! — в чем душа держится, шейка, как у гусенка, кадык больше кулака… А она — головы на две его выше, ряха, что арбуз, и такая ж красная, жопа… Ты себе танк представляешь? И, значит, с ее слов выходит, что этот дегенерат словесными угрозами заманил ее к себе в халупу, там ее силой, слышишь, силой три дня удерживал и беспощадно использовал в половом смысле.
Он в оправдание говорит, что ему за шабашку ящик «Листопада» откинули, и он неделю в запое был, а потому ничего об этой неделе не помнит, включая бабу. Хотя, «говорит» — это громко сказано. Он же еще и заика был в придачу. Десять слов про свой запой ползаседания блеял. И дрожал.
Я еще подумал, может, и правда, у них что было? Тогда неудивительны подобные последствия для обвиняемого. То есть, выходит, что заикание его — это факт в пользу потерпевшей. И дрожание тоже ему не в плюс — с такой-то побыв, любой задрожит.
— И что, было? — дядюшкин рассказ живо меня заинтересовал.
— Нет, естественно. Про заикание выяснилось, что это его еще в детстве коза напугала, а дрожал он с похмелья непобедимого — соседи подтвердили и про запои его, и про то, что ящик плодово-выгодного он недавно к себе в сарай волок. Правда, еще свидетели показали, что и бабу эту непомерную у него на дворе в те дни видели…
Хотел я следственный эксперимент попросить, чтоб он потерпевшую, не то, чтоб затащил куда-то, а просто удержать попытался, но потом, думаю: а вдруг она его локтем случайно заденет, ему ж тогда каюк. Зачем грех на душу брать? Да и понимаю, что не могло ничего такого быть. Не рискнул бы он ей угрожать словесно… Да и никто бы не рискнул. Даже я. И для пропойцы, когда продукт есть — какая баба? На что?! И в таком состоянии делать он с ней что будет?.. Если вообще до нее удовольствие дойдет… Короче, явное бесстыжее вранье со стороны потерпевшей.
— Подожди, но ведь ее же наверняка обследовали? Должно же было быть медицинское…
— Да слушай ты! — взорвался дядя Пизек. — Медицинское-шмидицинское!.. Знаток процедур нашелся! Я ж рассказываю! — может, ему и хотелось еще побурлить, но поделиться любимой историей хотелось не меньше, и он, заставив себя успокоиться, продолжил. — Бабища к радости зрителей описала подробно, как он ее три дня и так, и эдак. Даже меня зацепило. Все, значит, свои сокровенные бабьи фантазии изложила. А потом и говорит, что на отправке изверга в тюрьму не настаивает, хотя ее гордость советской женщины и была унижена многократно в течение означенных трех дней, а готова принять от него предложение руки и сердца или, на худой конец, в денежном выражении.
Мужичок тут еще сильнее затрясся, посинел весь. Шепчет мне: «П-п-признаюсь щас ва-ва-ва всем, пусть только в тюрьму с-содят… л-лучше так, д-денег все равно не-не-не…» Успокоил его кое-как. Я ведь потрудился, врача, что освидетельствование подписывал, потряс по знакомству, оказалось, он ее даже не осматривал — могу понять лепилу — все со слов подмахнул. С народом окрестным пообщался подробно, первое ж мое дело было, задору пока — хоть с прокурором делись. И выяснилось, что кошелка эта давно на подсудимого глаз положила. И так, и эдак к нему, а он все мимо, аж задворками стал от нее бегать, в халупу свою с огорода в окно лазил. Тогда договорилась она со знакомыми шабашку ему устроить за ящик шмурдяка, знала, зараза, что дальше будет. Как он из сознания выпал, она к нему на двор, покрасовалась, а оттуда — в милицию, заявление писать.
— Что ж она, не могла себе кого получше найти, и без таких сложностей?
— Да он, когда не пил, пристойно себя вел. И вообще, тихий, безответный в силу характера и заикания — самое то на ее нрав. И деньги у него случались приличные — неплохой плотник был. Когда трезвый, конечно. А от нее все вокруг, как от чумы шарахались. Не из-за внешности, мужики еще с войны оголодали — про внешность не очень капризничали, а из-за дури бабьей. Имя ей было, как сейчас помню, Серафима, так народ ее «Хиросимой» прозвал… А вообще-то — дядюшка грустно усмехнулся, — бабы тогда тоже не слишком привередничали. После войны-то…
— И чем дело-то кончилось?
— Триумфом, чем! — дядя Пизек, видимо, по забывчивости гордо тряхнул последними редкими волосками. — Я, прежде всего, спрашиваю потерпевшую: «Как же вы с эдаким извергом одной семьей жить собираетесь? Какие-такие моральные возможности для этого видите?» И на изверга показываю, а он сидит, плечики узенькие опустил, головка трясется, душа вот-вот по своим делам отправится… Она в глаза мне посмотрела и сразу поняла, что все — швах. Давай, тогда, на голос брать. «А будь вы, товарищ адвокат, на моем месте, — вопит. — Если б вас этой негодяй три дня и так и эдак и вот так еще? Что бы вы сделали?!» Народ в зале зашуршал, особенно женский состав, сочувствующий. Ладно. «Если б я оказался именно и полностью на вашем месте, — спокойно так отвечаю. — И он бы проделал со мной все, что вы с такой художественной силой нам описали, я бы ему на четвертый день ящик шампанского выставил! С надеждой на продолжение». Тут вся публика в хохот, включая сочувствующих дамочек, даже судья с кивалами рты прикрывают. Она еще больше покраснела, думал, разорвет ее… А я с оттяжечкой так — все, что надыбал, выкладываю уважаемому суду… Короче, ханурика, конечно, оправдали, на корову эту дело завели сразу по нескольким статьям… Но это уже все мимо… А про меня среди местного предподсудного населения слава пошла. Стали меня все чаще из общей нашей адвокатской братии выделять. Известным человеком в городе стал… и прибыль, конечно…