Разговор седьмой
В очередной мой визит, усевшись в продавленное кресло в гостиной, я вдруг понял, что в квартире что-то изменилась. Исчезло ощущение глубокой пропыленности, многочисленные памятные вещицы, расставленные тут и там по мебели, обрели подобие строя, и разложенные повсюду вырезки из русскоязычных газет с краткими желчными рецензиям дядиной рукой собрались в стопки…
Я открыл корявым советским штопором традиционную бутылку «шаргородского компота», дядя Пизек достал из серванта привезенные с прежней родины рюмки из псевдохрусталя (лишившиеся, как я заметил, привычной желтоватой мутности). Потом как-то неуверенно посмотрел на меня, шагнул на кухню и, повернувшись, вместо обычных чищенных апельсинов и шоколадки водрузил в центр столика залитый глазурью домашний торт.
— Ого! И откуда такое роскошество? Ты что, от нечего делать на кулинарные курсы пошел?
— Ага, сейчас. Нашел курсанта. Это соседка испекла. Ну, та идиотка с кошками. Из Питера. Я сказал ей, что ты придешь, вот и расстаралась.
Изображая самое хладнокровное равнодушие, дядя Пизек отрезал и положил мне на блюдце кусок торта. Потом себе.
— С чего бы ей стараться?
— Ну, она вообще… заходит, — кажется, он все-таки был смущен.
— Заходит, значит…
— Ну, да… По-соседски. Что тут такого?! — всплеснул он ручками, чуть не сбросив торт с блюдца на явно обработанный пылесосом ковер.
— Ничего такого… — мне понравилось наблюдать непривычное смущение вечно самоуверенного дядюшки, и я продолжил. — Кроме того, что она, похоже, имеет на тебя виды.
Но дядя Пизек уже вернулся в обычное состояние.
— Из своего окна она тоже имеет виды. И все на соседнюю стенку. Так я — как та стенка. Кремень!
— Стенка из иерусалимского камня, вообще-то…
— И ладно. Как иерусалимский камень!.. Кстати, — дядюшка ткнул в мою сторону ложечкой. — у этой полоумной есть одно бесспорное достоинство.
— Да уж, — уминая вкуснейший бисквит, отозвался я. — печет она отменно.
— Причем здесь? — удивился дядя Пизек. — Она вполне прилично играет в шашки. Для женщины. Ее начальник, в Питере еще, журнал «Шашки» от жены на работу выписывал. Вот она и натренировалась от общего безделья… Правда, к харчам она, в самом деле, серьезно подходит, — и добавил почти про себя. — Что неудивительно, в блокаду ведь пожила...
— Так ты шашками увлекаешься? — дядюшкин заплечный мешок с сюрпризами, похоже, был неисчерпаем.
— Увлекаешься!.. — задорно отозвался дядюшка. — Я, между прочим, был чемпионом Храповиц! Меня знаешь, как чествовали?! На общегородском уровне. Сам зав культмассовым сектором товарищ Пудовкер мне диплом вручал. Редкий был дегенерат… Здесь уровнем ниже раньше проживал один. Из Бухары. Очень неплохо шашки двигал. Врал, что чемпион республики. Мы с ним каждую неделю резались. Потом он уехал домой.
— В Бухару?
— Зачем? В Нью-Йорк. А-то ведь мало там их, латиносов.
— Погоди, он что, мексиканец был?
— Зачем?.. О-ой, умоляю тебя! Мексиканец, бухарец — какая разница?! Все они на одно лицо. Арабы. Но в шашки, говорю тебе, с ним тягаться было одно удовольствие. А как он свалил, пришлось играть с Кларой.
— Ага! Так она, стало быть, Клара…
— Да, — твердо взглянув мне в глаза, отвечал дядя Пизек. — Эту проклятую идиотку зовут Клара.
Разговор восьмой