Прощаясь, дядя Пизек вдруг со смущенным видом оттеснил меня от двери.
— Просьба у меня к тебе… — он щелкнул замком, осторожно выглянул наружу, затем почему-то на цыпочках прошел к платяному шкафу. Оглядевшись по сторонам, нырнул глубоко в шкаф и извлек перевязанный крест-накрест бечевкой большой газетный сверток. — Забери. Только не читай. Сожги их. Что?.. Да я их и так все помню… Только ты не здесь их жги, а то за шпиона примут. Как вернешься, сожги. Дома. И не читай…
— Хорошо, конечно, — видимо, в голосе моем все же прозвучало недоумение.
— Что?.. Ну, да. Ее письма… Ну, ты понял… Я на всякий случай. Вдруг не дай бог что, а Кларка потом найдет… Ей обидно будет… Зачем?
Дядя Пизек разлил остатки вина и поднял бокал.
— Ну, в следующем году в Иерусалиме, — с неожиданной торжественностью произнес он.
Эпилог
Позвонила бабушка.
— Дядя Пизек умер, — бесстрастно сообщила она. — Разрыв аорты. Что неудивительно при его темпераменте. Мне звонила эта его Клара странная. Запиши ее номер, я взяла. Будешь в Иерусалиме, договорись с ней и обязательно зайди на кладбище.
«Потому что, если ты будешь в Иерусалиме и не зайдешь на кладбище, дядя Пизек смертельно обидится», — мысленно закончил я. С момента, когда дядя Пизек почувствовал, что пора, прошел ровно год.
В следующую же поездку я созвонился с Кларой и заскочил за ней, чтобы вместе отправиться на главное иерусалимское кладбище Хар ха-Менухот27.
Пожилая дама в вечной своей шляпе с ромашками ждала меня, присев на карниз окна возле своей двери. На коленях у нее лежал измятый до потери рисунка, но чистый магазинный пакет с ручками. Поздоровавшись, она протянула звякнувший кулек мне.
— Это от Пини. Память вам будет…
В пакете была коробка от зефира. Клара задумчиво продолжила:
— Знаете, вот долгую жизнь человек прожил, не пустую жизнь, разную, а осталось после него всего ничего… Медали эти вот, книги… Нет, в памяти-то много всего, очень много… И как ходил, и как смеялся… ну, вот все, понимаете… как говорил, про что говорил… Но это для меня, а кому другому вещи эти его оставшиеся что скажут? Я, как убралась, посмотрела вокруг — ничего не осталось… — Клара кивнула в сторону бывшей дядепизековой квартиры и пожаловалась. — А в его диру негра какого-то заселили…
И, словно отозвавшись на ее слова, соседняя дверь открылась, выпустив высокого эфиопского еврея средних лет в крохотной вязаной кипе на макушке. Чернокожий приветливо улыбнулся и помахал нам.
— Ой, я не могу-у, — взвыла Клара и, схватив меня под руку, потащила вниз по лестнице.
— Израиль, он всех пускает. Ну, заселили, так заселили… — успокаивал я Клару в автобусе по дороге к кладбищу. — А то я бы попробовал прописаться…
— Шутите?.. — Клара резко перестала всхлипывать, — Хотя, как хорошо было бы… Был бы нечужой человек рядом…
— Шучу, — отозвался я. — Да, нет, не очень шучу. На самом деле, Клара, я решил переезжать. Сюда. Насовсем. Вот вернусь в Москву и пойду в посольство, запись как раз на следующий вторник.
— Господи! Ну, надо же… Вот замечательно! Решились все-таки…
— Да все, в общем, само собой решилось. Познакомился на службе с барышней… А она, оказалось, уже на чемоданах сидит. Ну, не то, чтобы совсем сидит, но вещички в них складывать уже начала… И как-то так у нас все пошло, что либо ей оставаться, либо уже мне ехать… Ну, вот, приехал помочь ей с обустройством… и себе в каком-то смысле, выходит… благо, виза осталась от прежней жизни… Э-эх, не успел дяде Пизеку рассказать, порадовался бы старик… Или, наоборот, обругал бы. С ним никогда не знаешь, как отреагирует.
— Ну, что вы, что вы?! Порадовался бы, конечно. Он за вас так переживал, только виду не показывал… Он всегда так… О-ой… — и она снова начала всхлипывать.
Конечно, без Клары я не сумел бы найти могилу троюродного деда среди бесконечных рядов похожих надгробий из иерусалимского камня, опоясавших гору. Я положил на охристую плиту несколько серых камушков, специально привезенных из Москвы…
— Взгляните, Клара, мне кажется, или фамилия на памятнике написана с ошибкой? Я в иврите не силен, но, по-моему, не хватает буквы…
— Ой…— Клара долго вглядывалась в резьбу на камне, шевеля губами. Потом губы у нее задрожали, глаза налились слезами, она всхлипнула. — И в самом деле… Ошибка… «Самеха» не хватает. И так неприлично без него выходит… так неприлично… Что же это, а?.. Я же им все написала, я же им говорила… Как же это?..
— Клара, Клара, успокойтесь. Никто здесь этого читать не будет, а мы с вами знаем, как правильно… Правильно?
— Нет, ну что ж это? Я думала, только там у нас… у них… такое безобразие возможно, но здесь, в Израиле!