Но, как бы то ни было, они умудрились сделаться приятелями, причем младший словно бы даже взял тихоню-старшего под опеку. Правда, потом потребовал за это ответной услуги — когда в Одессу навестить брата, а заодно и отдохнуть у моря приехала сестра-студентка, он, отрадовавшись короткое время, сбагрил ее на широкие плечи товарища и вновь предался радостям приморской жизни. Будущий генерал мог быть спокоен: когда рядом с его симпатичной сестрой на пляже располагался беззвучной скалой Шмерель Файнких, у разбитных молодых одесситов моментально отпадала охота пофлиртовать.
Моя будущая бабушка злилась на своего немого телохранителя — что же это такое, в самом деле, ни себе, ни людям?! Но в Москву она вернулась вместе с ним. А еще спустя некоторое время, уже во время войны, они стали мужем и женой.
Гриша
Но вот уж кого даже с натяжкой нельзя было назвать смирным, это дедовского старшего брата Гедалия, Гришу. Когда сделалась революция, он сразу принял ее и с живостью вошел в ее плоть. Ближе всего — и идейно, и территориально оказалась ему полувольница Котовского.
Украина пылала, города и местечки переходили из рук в руки: красные, белые, зеленые, жовто-блакитные, разноцветно-иностранные… Однажды гришину родную Кодыму захватили петлюровцы. Согнали всех обнаруженных евреев в яр и собирались расстрелять, но отвлеклись на пьянство и грабеж. Одному пареньку — двоюродному брату моего будущего деда — удалось выбраться из небрежно окруженного оврага и добежать до соседнего местечка, занятого котовцами. И первым, кто ему попался на глаза, был Гедалий.
На нескольких тачанках котовцы во главе с Гришей влетели в городок. Петлюровцы частью были перебиты, частью бежали, спасенные евреи выбирались по узенькой тропинке из яра. Среди них был и владелец местной торговли обувью-одеждой. Заметив его, Гедалий потребовал незамедлительно и, разумеется, даром одеть-обуть героических пролетарских бойцов. Присутствующих и не только.
— Гриша, — взмолился спасенный торговец, — те грабят, эти грабят, теперь вы грабите. Своих же грабите!
— А я тебе не свой, буржуй! — отвечал Гриша.
И приказал расстрелять земляка. После экзекуции пролетарские герои забрали все, что им требовалось, и ускакали навстречу новым подвигам.
Кончил жизнь Гедалий, как и многие подобные ему пассионарии, в годы большого террора. Он был расстрелян как ярый троцкист, и это, наверное, один из редчайших случаев, когда обвинение соответствовало истине: Гриша действительно был искренним поклонником и сторонником опального наркомвоенмора… Как бы то ни было, история — так или сяк — за все платит сполна…
Дядя Сема
Сема, один из младших братьев деда, и единственный, кого я знал, хотя и далек был от жутковатой лихости Гедалия, смирным человеком отнюдь не был, правда, в своем роде. В ранней юности, кстати, он как-то раз даже оказался жертвой «смирности» старших братьев. Когда у третьего по старшинству из братьев, Муни, родился сын Валька — речь о котором впереди — и всем «взрослым» понадобилось идти куда-то по делам, Сему попросили присмотреть за младенцем. Он, естественно, отказался — дело-то молодое, а тут за каким-то сопливым плаксой приглядывать! Тогда трое старших, ни слова не говоря, замотали его в одеяло и привязали к креслу-качалке, а к ноге его приспособили бечевку, другой конец которой прикрепили к люльке. И ушли…
Дядя Сема жил в Одессе на улице Чичерина (бывшая и теперь опять Успенская) со своей женой тетей Маней в одной из квартир дома, выстроенного еще до революции тетиманиным отцом. Сын его Толя давно перебрался в США, где успешно занимался строительным бизнесом, дочь Лора с мужем работали в другом городе, а любимая внучка — Лорина дочь — с мужем отправились на житье в Израиль.
Впервые я увидел Сему, приехав в Одессу в 1988-м. Пройдя маленький квадратный двор и поднявшись на галерею, я позвонил в дверь угловой квартиры с потемневшей медной табличкой. Дверь открылась, на пороге стоял невысокий старичок с копной белоснежных волос, как у артиста Катина-Ярцева в роли столяра Джузеппе. Но ярко-голубые глаза были совершенно молодыми.
— Ха! Племянник! Заходи! Вино пьешь? — у дяди Семы были все дефекты дикции, которые только можно себе представить.
— Пью, если наливают…
— Ха! Конечно, налью! Ма-а-аня!
Вышла тетя Маня, маленькая, сгорбленная. И тоже с очень молодыми смеющимися глазами. Только черными.
Дядя Сема исчез в крохотной кухоньке. «Так, Маня, где вино?! То, самодельное, этого года, пусть попробует! Я нарежу сыр. Сыр с рынка! Вот хлеб, свежий. Ты, Маня, сядешь туда, на диван. А я здесь с племянником!» Дядя Сема демонстрировал всю важность непростой роли главы семьи. Глаза тети Мани смеялись...