— Градусник взять, что ли?
— Да нахуя ж градусник. Так, пальчиком в жопу мне, будто градусник ставишь. А на самом деле это палец. Совратить хочешь. Поняла?
— Поняла Серёженька, поняла. Затейник ты у меня… — И уже другим голосом: — Та-ак, ну что, лежишь, маленький? Плохо тебе?
— Да, тёть Валь, плохо. Полечите меня, — отвечает Сергей Анатольевич слабым подростковым голосом.
— Бедный мой, бедный!.. Ну, давай температурку померим… Только мерить будем в попе, мальчик мой.
— А почему в попе?
— Там градус вернее. Ну-ка, приподнимись…
Совращение маленького Серёжи проходит быстро, гладко, добротно. Спальня посмеивается в кулак. Фонарь заглядывает в окно и яростно дрочит лампочку.
Ольга Леонидовна плавно ебёт мужа, четырнадцатилетнего своего племянника, и любуется его одухотворённым, усталым и таким родным лицом. Сергей Анатольевич прикрыл глаза, отрешённо гладит женины бока и поясницу.
«Да, — думает Ольга Леонидовна, прислушиваясь к дыханию мужа (а не пора ли наподдать), — он у меня борец… Не смирится никогда с пошлостью, застойностью, лживостью… Борец… Но сердце-то, сердце у него… Ой, а таблетку я выпила?! Ах, да, точно… Ф-фу, напугалась… А ну как правда, возьмёт он пистолет!.. Да нет, нет, не дурак же он и не сволочь какая… А Танька так и не позвонила, крыса. Ну и ладно, обойдёмся без твоей рассады. Попросишь ты у меня потом взаймы… Но ведь рискует он. Ведь мэра облить… Ой, чё-то меня забирает, что ль?..»
— А-а! — обрывает её мысли супруг. — Тётя, что вы делаете? Ай! Что это у меня там с писей?!
Ольга Леонидовна спохватывается, наращивает скорость, вихляет задом из стороны в сторону. Распалённый диван азартно скрипит, соучаствует по-своему в этой пьесе невыдуманной жизни. Сергей Анатольевич наконец окостенело вцепляется пальцами в женины ягодицы, притискивает её к себе, кряхтит и постанывает.
— А-а! — произносит он на излёте. — Тётя, что это? Я умираю?
— Нет, маленький, нет, что ты говоришь, глупенький, — жарко шепчет Ольга Леонидовна, и сама вдруг поверив. — Это ты становишься мужчиной.
На следующий день Сергей Анатольевич жадно поглядывает из-за кулис в публику, пока жонглёры играются своими булавами. Он выбирает жертву. «Пафосен, блядь! — беззвучно шепчут его губы. — Не знаете вы ещё, что такое пафос Метлицкого!»
Выбор невелик. В ложе для избранных сидит лишь начальник РОВД, полковник Федорчук, с сыном. Ну что ж, на безрыбье и рак.
Когда наступает звёздный час Сергея Анатольевича он, в своих безразмерных полосатых панталонах, с неизменным красным носом и в копне рыжих волос выходит на манеж.
— Ну что, блядь? — неожиданно вопрошает он у сотен лиц, ожидающих поржать. — Собрались? Ждёте? Ждёте, что вот сейчас рыжий клоун рассмешит вас, да? А вот хуя вам! Смотрю я на вас, эстетствующее быдло, и ни разу не вижу того доброго зрителя в девятом ряду, ради которого стоило бы выпрягаться.
Первый робкий смешок прокатывается по публике. За кулисами чахнет душой в посконном мате главреж Уваров. А Сергей Анатольевич продолжает:
— Чего вы сюда припёрлись, скажите вы мне? Сожрать мороженое, посмотреть на заёбанного медведя Григория и сфотаться с русалкой Патрикеевой — с этой старой проблядью, которую переебла вся Хомеевка? А? Я вас спрашиваю!
Зрители не отвечают. Их молчание можно оправдать только тем, что они никогда ранее не задумывались над подобными вопросами.
— Вы прокисли! — продолжает Сергей Анатольевич, всё более распаляясь, входя в раж, стремительно оцицерониваясь. — Протухли! Чего вы ржёте, блядь? Вам смешна правда? Так знайте же, что вы остопиздели! Нет, не мне (хотя и мне тоже конечно) — вы остопиздели Мельпомене, России, природе, господу богу и Земле-матушке! Вы — тупое скотское быдло, не способное даже на то, чтобы взглянуть на себя незамутнённым взором и признаться себе: я деградидровал настолько, что уже не отличаю пафоса от трагедии, блядь!..
Сергей Анатольевич вдруг заходится в сиплом кашле надорванного криком горла. А потом поворачивается к начальнику УВД спиной и внезапно, разом, сдёргивает полосатые панталоны, под которыми ничего не оказывается. Наклонившись, он яростно демонстрирует полковнику свою жопу. Жопа у Сергея Анатольевича худая, неприятно глистотно белая и усеяна сухими прыщами — всё это вкупе выглядит достаточно оскорбительно.
Но полковник, кажется, не оскорблён — он смеётся, ржёт, заливается. Вместе с ним ухахатывается его сын — уже капитан, несмотря на свои двадцать два.
Сергей Анатольевич даже оборачивается и заглядывает назад, пытаясь рассмотреть, что же там такого смешного в его жопе, не пафосна ли она.