За жизнь Святослав не опасался. Гридни за дверью наверняка обшарили и общупали гостей; иголку в рукаве запрятали — и ту бы нашли. С оружием к князю входят только самые близкие. Прочие, пусть даже духовные… Мало русских князей обманом зарезали? Епископ? Монах? Тать любую одежу накинуть может… Вон, дверь приоткрыта, гридь в щелку посматривает. Услыхать ничего не услышит, но случись что — кинется коршуном…
— Это мой слуга Артемий, — сказал Дионисий, заметив взгляд великого князя. — Без него всего не сказать.
Епископ говорил с акцентом, но чисто — давно живет в Руси. Святослав нехотя кивнул — пусть остается.
Дионисий начал без предисловий.
— Слух прошел, объявился в землях твоих дружинник Некрас?
Святослав вздрогнул. Откуда знает? Впрочем… Кто-то сболтнул на исповеди, поп доложил митрополиту. Митрополит в Киеве тоже из греков…
— Объявился, — сказал Святослав. — Только не в моих землях. У Ростиславовичей.
— Белгород — в Киевском княжестве.
— Верно, — сказал Святослав, закипая, — в Киевском. Разве не ведаешь, владыка, что княжеством правят двое: великий князь в Киеве и Ростислав в Белгороде? Лучшие мужи Киева, бояре смысленные, такой ряд уложили. Киевский стол де велик, вдвоем поместитесь. Поместились… Каков бы ни был двор, а запусти в него вместо одной собаки двух, обязательно перегрызутся. Грыземся… Летось с Ростиславом воевали, зараз сидим в городах своих и зубы точим…
— Не гневайся князь! — степенно сказал Дионисий. — Мне это ведомо. А молвил я к тому, что от Киева до Белгорода ближе, чем от Турова, а руки у великого князя длинные. О том всей Руси известно.
«Ловок!» — подумал Святослав.
— Чем насолил Некрас владыке Туровскому?
— Безбожник!
— Дела церковные! — сказал Святослав. — Язычников по лесам — тьма, всех не переловишь.
— Не ведаешь ты, княже… — Дионисий поерзал на табурете, устраиваясь поудобнее. Под напором тучного тела табурет скрипнул.
— Что-то ведаю, — усмехнулся князь. — Служил Некрас у курского князя, в полон попал к половцам, а князь не выкупил. Некрас из полона сбежал и к Глебу Туровскому подался. Вышла у него свада с Глебом из-за смока…
— Богомерзкое чудище! — вскричал Дионисий, вздымая посох.
— Чем смок бога прогневил?
— Не бога, а слугу его! Некрас чудище в реке купал, весь Туров глядеть сбежался. Я тож подъехал: надлежит пастырю доброму знать, чем стадо его занято. Верхами был. Люд расступился, меня к самому берегу пропуская. Смок, завидев слугу божьего, закричал на него по-диаявольски. Кобылка моя спужалась, взбрыкнула, и епископ туровский пал в грязь. На глазах всего Турова!
Святослав еле сдержал усмешку.
— Седмицу после того я лежал, — продолжил Дионисий. — Бог миловал, спас слугу своего: ничего не сломал и нутра не отбил. Восстав с одра я призвал Некраса и велел ему смока, отродье диавольское, убить.
— Убил?
— Отказался. Сказал, что все живое на земле сотворено Господом, коли Господь посчитал бы, что смоки от диавола, то их бы и не было. Сказал, что винить надо не смока, а кобылку: кони, бывает, зайца пугаются и седоков сбрасывают, но зайца диавольским отродьем никто не считает.
— Умен.
— Диавольским попущением. Враг рода человеческого, как ведомо, вкладывает в уста слуг своих речи смысленные.
— Что далее?
— Пожаловался я Глебу. Князь поначалу посмеялся над бедой слуги божьего, но все ж кликнул Некраса и велел смока отдать. Животина для людей опасная, князь де велит ее в хлеву закрыть, чтоб вреда не было.
«Вот оно как! — подумал Святослав. — Горыня другое сказывал. Глеб хоть и жаден, но не глуп».
— Что Некрас?
— Отказал князю! Сказал, что смок его, а над имуществом дружинника князь не властен. Коли смок вред кому сделает, то он, Некрас, за то и ответит.
— Прогнал его Глеб?
— Отпустил с миром.
— Спустил обиду?
— Любил его Глеб. Из всей дружины его Некрас — лучший. И ватага его.
— Ватага?
— Из полона половецкого Некрас не один явился, а сам десять. Ватагой бежали. Некрас — главный. Он придумал, как Поле Половецкое пройти, чтоб дорогой не переняли.
— Что ж в Курск не пошли?
— Некрас сказывал, что обидел их князь, из полона не выкупил. Будто у Всеволода серебра много! Курск на краю Поля Половецкого, степняки по пять раз в год прибегают, смерды больше воюют, чем землю пашут. Глеб обрадовался. Курские кмети — лучшие вои на Руси, а Некрас в своем праве. Коли князь дружинника из полона не выкупит, нет больше князя над ним. Только мыслю, за серебром Некрас в Туров пришел. Туровская земля богатая, это не Курск. Понял я, что Глеб мне не способие, и проклял Некраса. От церкви отлучил.
— Не побоялся?
— Кто ж в храме на слугу Божьего руку подымет? Проклял и крест с него снял.
— А Некрас?
— Сказал: мужа можно отлучить от церкви, но нельзя — от Бога. Повернулся и ушел. Ватага его — следом. В тот же день не стало их в Турове. А близ города разбойники объявились.
— Многих пограбили?
— Мой товар. В тот год неурожай был в туровской земле, многие смерды в холопы детей отдавали, чтоб с голоду не померли. С Божьей помощью собрал я тысячу уных и повелел отвести в Корсунь, в греки продать. У греков им будет сытно, а епархии — прибыток.
«Жаба! — подумал Святослав. — Жирная и мерзкая ромейская жаба! Господь заповедал помогать ближним, а ты их — в рабы!»
— Некрас перенял слуг моих, кого побил, кого повязал, а холопов уных увел. Куда — по сю пору неведомо, но далеко: месяц о нем слышно не было. Я пошел к Глебу жалиться, а князь меня же обругал. Сказал, что из-за меня потерял лучших дружинников. Сказал, как объявится Некрас, будет просить его вернуться, а я свое проклятие сниму. А не послушаю, будет в туровской епархии другой пастырь. Ты, княже, человек смысленный, богобоязненный, понимаешь, что нельзя так с владыкой! Но Господь наш велел прощать, и я Глеба простил. «Пусть, — думаю, — по нему будет». Только зря Глеб ждал доброго от слуги диавола. Через месяц объявился Некрас. Послал к нему Глеб сотника с пятью дружинниками на беседу звать, а Некрас с ватагой посек их насмерть.
— Напал на дружинников, друзей своих?
— Чего ждать от изгоя?
— Какой он изгой! Сам ушел!
— Но зло сотворил!
— Скажи мне, владыка, — сказал Святослав, привставая, — а есть ли у туровского епископа вои?
— Как не быть! — Дионисий погладил бороду. — Лихих людей по дорогам много, особу духовную стеречь надобно.
— Они холопов охраняли, как Некрас напал?
— Они.
— Не могло так выйти, что вои твои, затаив зло на Некраса, посекли дружинников, чтоб Некрас не помирился с князем?
— Что ты! Сами, без повеления?
— А коли повеление было?
Святослав в упор смотрел на епископа. Тот опустил глаза.
«Он! — понял князь. — Лиса ромейская! Гречины, подлый народ!»
— Никто не видел, как дружинников секли, — тихо сказал Дионисий, — может, и не Некрас. Люди говорят: он, а кто на самом деле — Господь ведает. Думаю, княже, тебе до этого дела нет. Глеб Туровский не родич тебе и не друг. Его дружинников побили, его и забота. Чтоб ты лихого не думал, Артемий расскажет, что далее было.
Монах за спиной Дионисия поклонился.
— Как дружинников посекли, послал меня владыка к Некрасу, усовестить богоотступника…
«С такой-то рожей увещевать?» — Святослав с сомнением глядел на монаха. Тот, будто не видя этого взгляда, продолжал ровно и монотонно:
— Нашел я становище отступников и стал говорить им о каре Божьей. Призывал повиниться и не чинить более зла добрым людям. Только Некрас, наущаемый диаволом, натравил на меня смока. Аспид прокусил мне руку, — Артемий поднял правую руку со скрюченными пальцами, рвал лицо, — Артемий коснулся шрама на лице, — а богоотступники смеялись. Еле живой добрел я Турову…