От войска противника и вправду кто-то скакал. Сильный конь легко нес всадника, скоро он оказался вблизи военачальников.
— Князь Иван! — воскликнул Светояр.
— Некрас!.. — прошептал Ростислав.
— Зачем пришел в наши земли, воевода? — спросил Некрас, обращаясь к Светояру. — Я не звал.
— Великий послал! — сказал Светояр. — Ты обидел Романа!
— Чем же? Его люди его и прогнали!
— Это земли Романа Галицкого! — надменно сказал Ростислав. — Ты не смеешь называть их своими…
— Не хотел видеть тебя, воевода, здесь! — сказал Некрас, не обратив на Ростислава ровно никакого внимания. — В твоей дружине киевляне или белгородцы?
— Мои, — ответил Светояр.
— Что Белгород потерял в нашей земле?
— Не тебе, изгою, спрашивать!.. — вмешался Ростислав.
— Помолчи, князь! — холодно оборвал Некрас. — Знай свое место! Не видишь, с воеводой говорю!
Ростислав побагровел, но сдержался.
— Не хочу убивать белгородцев! — как ни в чем не бывало, продолжил Некрас. — Ничего худого не делали.
— На одного твоего воя три моих, — сказал Светояр. — И все в броне.
— Киевляне у Лысой Горы были в бронях…
— Тогда был смок. Летось издох — сам видел тушу под берегом. Не перенес, чудище, огня своего.
— Думаешь, нет более смока?
— Других не вижу! — усмехнулся Светояр. — Да и ты на коне.
Некрас улыбнулся и поднял глаза горе. Светояр и Ростислав невольно последовали. Ростислав ахнул. Светояр услышал, как за спиной переступило с ногу на ногу конное войско, ропот пронесся по рядам дружины. В синем ясном небе плыли от леса две тени. Начищенные нагрудники сияли на могучих грудях смоков, вои в таких же блестящих доспехах сидели на спинах змеев. Смоки замахали крылами, поднимаясь выше, и стали кружить над войском.
— Кто на змеях? — спросил Светояр.
— Оляна и Олята.
— Посадил смердов на смоков! — ахнул воевода. — Да еще бабу!
— Стрелы сверху бросает не худо! — усмехнулся Некрас. — Хочешь спытать?
Воевода не ответил.
— Помнишь Лысую Гору? — продолжил Некрас. — Там был один смок, а войско Горыни более вашего.
— Но и нас было более! — возразил Светояр, умом понимая — проиграл. Заманил его Некрас, как некогда Горыню, и ждет белгородцев позор и смерть.
— За твоей дружиной, воевода, тысяча моих пешцев, — сказал Некрас. — Вам не уйти. Проглядели. Худо искать ворога в чужих землях. Против тебя и река, и лес, и болото… У моих пешцев нет брони, оружие — рогатины да засапожники, но злобы к ворогу у каждого за троих. Драться будут насмерть! Я и без смоков вас побью! Людей жалко. У них матери, жены, дети малые… Давай миром!
— Что хочешь?
— Киевлян до боса ободрал бы, но к тебе, воевода, сердце лежит. Не разменял честь на княжьи объедки. Бросайте брони, мечи и коней! Сапоги и ножи сохраните — брести далеко.
— Не бывать этому! — вспыхнул Ростислав.
— Воеводе и князю коней и оружье оставлю, — сказал Некрас. — Дабы вои не смеялись.
— Что возомнил о себе, смердий князь! — крикнул Ростислав. — Думаешь, не найдем управы?! — князь хлестнул коня и поскакал к войску. Светояр перенял его полпути.
— Не уговаривай, воевода! — угрюмо сказал Ростислав.
— Не буду! — сказал Светояр. — Я спрошу. Когда батько твой помер, а тебе было пятнадцать, я пять лет не знал сна и роздыха, чтоб стол тебе сохранить. Сохранил. Если ты, княже, и я головы здесь сложим, кто сохранит Белгород сыну твоему? Ему месяца нет. Кто поручится, что младенец доживет до года?
Ростислав молчал.
— Даст Бог, уцелеем мы, и домой воротимся, — продолжил Светояр. — Но войско здесь останется. Где другое взять? Великий стар, не сегодня-завтра преставится, с кем киевский стол обороним? С кем Белгород отстоим, коли сыновьям Великого вздумается в городе твоем святославьего выродка сажать?
— Сором ведь! — тоскливо сказал Ростислав.
— Сором побитому быти и с сечи бежать. Нас не бьют, выпроваживают. Этот сором за околицей остается. Что нам кони, мечи и броня? Тьфу! Завтра новые купим! Урожай добрый, земля богатеет, Великий серебра дал… Пропади пропадом земля Галицкая, что мы здесь потеряли?
— Некрас не посечет нас безоружных?
— Хотел бы сечь, уже сделал! — буркнул воевода. — Что стоит смоков напустить?
— Повелевай! — сказал Ростислав. — Мне соромно…
Некрас, привстав на стременах, глядел, как белгородские вои слезают с коней, стаскивают с себя броню, бросают оружие и бредут прочь. Увлекшись, он не заметил, как поблизости на землю сел смок. Круглолицый, румяный уноша соскочил наземь и встал рядом, не решаясь подойти. Змей воспользовался заминкой и лизнул седока в щеку.
— Зара, отстань! — сердито сказал уноша. — Не маленькая!
Некрас повернулся на голос. Уноша побежал к нему, выбрасывая ноги в стороны, как то делают только женщины. Некрас соскочил наземь. Подбежавший уноша приник к его груди.
— Некрас, любый! — сказал высоким, певучим голосом. — Так боялась, что тебя убьют!
— Оляна! — укоризненно сказал Некрас. — Люди кругом.
— Так знают все! — засмеялась Оляна.
— Все? — удивился Некрас.
— Или у них очей нету? Соромишься? А еще князь!
— Я не князь!
— Ты мой князь! — пропела Оляна, целуя любимого. — Мой…
Громогласные крики отвлекли их. Подскакавшая дружина скалила зубы и махала снятыми с голов шеломами.
— Давно бы так! — сказал, подъезжая Малыга. — Хоронятся, как дети малые. Брага, меньшой в ватаге, сына пестует, а старшой никак не заведет. Сколько девке ждать? Обидится Оляна, сядет на смока и улетит в земли дальние. Базилевс ромейский в жены сразу возьмет! Так, доча?
Оляна кивнула. Вои захохотали. За шумом никто не заметил, как смок подобрался ближе и лизнул Некраса в щеку.
— Ну, тебя! — рассердился Некрас. — Еще и ты…
Эпилог
«…И не ходил в землю Галицкую более никто: ни князья русские, ни ханы половецкие, ни короли ляшские, ни жупаны угрские. Бо страшилися смоков богомерзких, коих навел князь Иван на Галицкую землю. Никем не воюемая, расцветала и богатела земля та, со всех концов Руси тек к Галичу черный люд. Бо князь Иван ласков был до смердов, принимал и селил их на землях своих, наделяя тяглом и скотами всякими, давая житло и хлеб. В жены взял Иван смердку, появ ея по любви. Отвернулись после того от Ивана русские князья, не ездили в гости к нему и к себе не звали, молвя меж собою: «Смердий князь!» Зато ездили гости торговые, оставляя серебро и злато — за хлеб и скору, мед и портна, коней и волов. А холопов князь воспретил имати в землях своих, рече: не гоже брату брата своего рабом пояти. Воспретил Иван тако же священницам утеснять язычников поганых, рече: каждый да держится веры своей. Коли вздумает веру сменить, пусть делает по доброй воле, не принуждаем бысть. Услыхав о сем, митрополит киевский ездил Ивана увещевать. Князь принял владыку с великим почтением, одарил дарами многия, но на речи старца почтенного рек тако. «Господь наш, Иисус Христос, и апостолы его души человеков словом улавливали, а мы ладим мечом. Не угодно Господу крещение силою, бо взыскует Господь любви истинной от людских сердец». Сам враг рода человеческого вложил прелестные слова в уста князя, бо не нашел митрополит, что ответити, и отбыл во смущении.
Держал стол свой Иван в Звенигороде, а в Галиче сесть не всхоте, бо много крови в граде сем пролито было. Воспретил Иван величать себя «князем», а токмо «господином», хотя люд черный меж собою звал его «наш князь». Бо судил Иван строго по правде, не дозволяя забижати ни сироты, ни вдовицы горькой. А преставися князь Иван ветхими деньми, в серебряной седине. Плач великий и стон стоял тогда в Галицкой земле, со всех концов тек люд к Звенигороду. Седмицу не давали смерды князя погребати, бо каждый милел гробу его поклонитися. Положен бысть князь Иван в церкви Покрова возле отца и матери своей, гроб его и доселе там. А што далее, не вем…»
2007 — 2009