— Как жаль, что женщины, хоть и становятся для мужчин чем-то личным, но всё-таки остаются при них лишь украшениями, — негромко произносит Барбара, и мы с ней встречаемся взглядами.
Наши позы одинаковы, но сейчас я понимаю, что это не Барбара контролирует мои движения, а я её. Но вся магия, что соединяет нас, растворяется, стоит мне отвести глаза, продолжая сидеть ровно, словно струна, на краешке своего стула.
Не знаю, заметила ли она.
Не знаю, что это было.
Не знаю, почему такое случается.
Не знаю, что значил весь этот разговор.
***
Час спустя…
Прохладный воздух остужает мои горящие щёки. Мы неспешно идём по дворцовому саду с Кираном, пока я пытаюсь собрать свои мысли воедино. Меня очень волнует, что происходит с моим Даром сейчас и как его контролировать. А ещё я переживаю о том, заметил ли кто-нибудь за ужином мой прокол.
Съеденная еда уже не приносит мне должного удовольствия, а ночная прохлада заставляет мурашки бежать по моему телу. На мне платье с закрытыми рукавами, но всё равно я чувствую, как холод мягко пробегает по позвонкам вниз, забираясь под подол юбки. Моя богиня Ночи гладит меня по волосам лунным светом, заставляя расслабиться под её оберегающим покровом. На небе вспыхивают звёзды. Интересно, а Дарэй читал мои мысли?
— Прости за Императора. Он напугал тебя, — из водоворота мыслей меня выуживает голос герцога.
— Всё в порядке.
Зябко обхватываю себя руками. Киран снимает с себя свой камзол, оставаясь в рубашке, и накидывает его на мои плечи.
— Теперь можешь говорить, что у тебя в гардеробе три моих вещи, — пытается пошутить он.
— Благодарю, мой герцог.
Киран улыбается.
— Но что происходит между всеми вами? — вопрос слетает с моих губ прежде, чем я успеваю подумать о его правильности. Киран тут же мрачнеет, но не настолько как было за ужином. — Вы же побратимы.
— Дарэй хочет совершить что-то очень плохое, — Киран не смотрит на меня, идя вперёд по садовой тропинке. — Мы с Рейнольдом — единственные, кто может его от этого отговорить. Но он злится на нас, вымещая злость на всех вокруг.
— Почему вы считаете, что он хочет совершить что-то непоправимое? — шепотом уточняю я, понимая, что Кирану в этот момент хочется выговориться. Пусть даже частично, ведь всех карт раскрыть он мне точно не может.
— Потому что последствия будут ужасны, Лайла. И вновь будут реки крови тех, кто ни в чём не повинен и не заслуживает такой участи.
Мои зубы, до этого стучавшие от холода, теперь стучат от страха.
Что же задумал Император?
— Но ты же… не допустишь этого, правда? — мой вопрос звучит жалко.
— Конечно, — уверяет меня Киран, ловя мою руку и оставляя на ладони лёгкий поцелуй. — Не допущу. Ни за что на свете, ты можешь мне верить. Всё будет хорошо… Это мелочи. Мы всё решим.
Я улыбаюсь ему настолько искренне, насколько могу. Хочу показать ему свою поддержку. Киран смотрит на меня, но отпускать мою руку не спешит.
— Ты совсем замёрзла…
Киран берёт свои руки мою вторую ладонь и согревает своим дыханием, не отрывая взгляда от моих губ. Мы останавливаемся возле пруда, в который я упала сегодня утром. Деревья шелестят листвой, а водная гладь нежится под светом луны.
— Твой Дар… — бормочу я под влиянием этой волшебной обстановки.
— Да?
— Ты распознал мою кровь ночью.
— Так и есть.
Его сапфировые глаза сияют тысячами оттенков синего этой прекрасной ночью, когда мы стоим, окутанные запахом цветущих роз, на берегу илистого пруда.
— Твой Дар непохож на другие, он отличается. Значит, ты отмечен…
— Ночью, — завершает за меня Киран, продолжая баюкать мои ладони в своих. Он безмятежен, словно этот разговор самый обычный из всех, что между нами были.
Я застываю, тихо сглатывая.
Он такой же, как я. Киран единственный, кто может меня понять. И принять. Единственный, кто может помочь с моим Даром. Но…
Что-то меня останавливает от признания. Что-то, похороненное давно в прошлом. Смоль и сапфиры… В моём детстве было что-то, что я знала о нём. Что-то позабытое, скрытое моей травмой. Но что?
— Ты боишься меня?
— Нет, — слетает с моих губ правда.
— Я тебе нравлюсь?
Я вновь сглатываю. Сердце ухает вниз.
Нравится ли мне Кровавый герцог Ладоргана, с которым я знакома всего ничего? Нравится ли мне Киран Ердин?
Кажется, в мой взгляд говорит больше, чем все слова в этом мире.
Киран наклоняется ко мне и легко оставляет на моей щеке поцелуй. Я не знаю, о чём он сейчас думает, ведь я так и не смогла ответить на его вопрос, застигнутая врасплох.
— Киран, я…
— Пошли, Лайла. Уже поздно, и ты замёрзла.
Иногда я ненавижу себя за свою трусость. Но ведь я правда боюсь, что ответ на его вопрос будет чуть длиннее обычных «да» или «нет». Потому что Киран мне не нравится.
Кажется, я его в него влюбилась всем своим крохотным сердцем.
***
Мысли и размышления о том, что произошло на ужине, как некстати накатывают на меня перед сном. Сначала я верчусь, отгоняя от себя непрошенные фантазии о Киране, а потом погружаюсь в беспокойный сон. И кошмар, так долго ждавший меня, вновь начинает мучить меня с новой силой.
Всё повторяется, но в этот раз я захожу гораздо дальше: моё сознание приоткрывает мне чуть больше подробностей той ночи, когда погибла вся моя семья…
…— Мама! Мамочка!! — хнычу я.
Коридор кажется таким длинным, что я никак не могу приблизиться к двери, которая ведёт в нужный зал, где должны сидеть родители и Беллами в кругу высокородных лордов. Я иду и иду, ускоряю шаг, бегу, но всё без толку. Я не могу достичь двери, то и дело спотыкаясь о собственные ноги, падая, разбивая колени в кровь и снова подымаясь.
Опять и опять. Снова и снова. Бесконечная гонка, которая зациклена во времени.
— Папочка! Беллами!
И лишь когда я, обессиленная, останавливаюсь, дверь оказывается прямо перед моим носом. Она чуть приоткрыта, и я слышу тяжелые мужские шаги.
Дверь раскрывается, и я вижу отца. Джеймс Лаир выглядит немного растрёпано: его средней длины волосы, обычно убранные в хвост, разметались по плечам, камзол расстёгнут, рубашка смята, глаза смотрят на меня с удивлением, граничащим с ужасом.
— Папочка! Папа! — кричу радостно я, хватаясь за его руку.
— Лайла?! — шепчет одними губами отец и вдруг я вижу, как по его груди начинает расползаться красное пятно, пачкая рубашку. Он закашливается кровью, начинающей вытекать из его рта, и оседает прямо передо мной на мраморный пол.
Мой мишка, которого я взяла с собой, выпадает из моих рук. Грудь отца насквозь пробивает деревянный кол, вонзённый прямо в сердце. Кровь вытекает из раны на пол, образуя большую алую лужу. Лужа ширится и доходит до моих туфелек, пачкая валяющуюся на полу игрушку…
В моём горле застывает крик. Осознание произошедшего медленно впивается в меня острыми когтями. Внутри поднимается волна ужаса, страха и шока, а также рвотный позыв, который мне тяжело сдерживать. Я слышу голоса и перевожу взгляд с тела мёртвого отца на раскрытую дверь в комнату. В её недрах, в луже собственной крови, лежит моя мать. Самая нежная и любящая женщина на всём белом свете. Мёртвая и холодная. Навсегда.
Я начинаю задыхаться от слёз, прорывающихся наружу. Меня бьёт крупная дрожь, а маленькое сердце отстукивает бешеный ритм, готовое проломить грудную клетку и выскочить, разбившись на тысячи осколков о мраморный пол, залитый кровью. Мне настолько плохо, что кажется — ещё секунда, и я потеряю сознание. Однако от этого меня спасает раздавшийся взвизг брата, на который я тут же откликаюсь:
— Беллами!
Чьи-то шаги из дальней части комнаты, что мне не видна из распахнутой двери, становятся отчетливее. Как и звуки возни.
— Лайла!! — голос брата звенит у меня в ушах, доносясь из комнаты. — Лайла, убегай! Ай! Отпусти!!
Но я не могу пошевелиться. Страх будто примораживает меня к полу, оставляя лицезреть самое страшное: как моего брыкающегося близнеца вытаскивает в поле моего зрения сильный мужчина.