Смоленский князь является, безусловно, первым лицом в земле. Он руководит дипломатическими отношениями, издает постановления, утверждает договоры. Многое им решается, как увидим, с согласия веча, но военными походами, вопросами войны и мира руководит безусловно он. Он главный военачальник, которому подчиняется не только своя дружина, но и все смоленские ополчения. Впрочем, бывали случаи, когда последние устраивали во время похода свое вече и его решение определяло судьбу похода (как было с князем Давыдом, который вынужден был среди пути возвратиться в Смоленск, так как этого требовало, по-видимому, его войско)[519]. П.В. Голубовский был прав, когда указывал, что случаи, подобные этому, происходили редко и, по-видимому, тогда, когда, поход вызывался не интересами Смоленской земли, а династическими соображениями князей[520].
Помимо случаев, оговоренных в Уставе Ростислава, князь представлял высшую судебную инстанцию. Епископ по Уставу в своем суде осуществлял семейное и брачное право и лишь в особом случае уголовное (отправление)[521], княжеский суд осуществляет остальные отрасли права: ему были подсудны дела, касающиеся крестьян, он урегулировал конфликты из-за земли бояр, крупной церковной знати, князей-вассалов, и, можно полагать, князь вершил суд на местах во время объезда своих земель[522]. В юрисдикции князя были все тяжбы с иностранцами (см. Договор 1229 г.). За отправление суда ему шли пошлины, виры и т. д. Вира даже планировалась.
У князя была разветвленная сеть чиновничьего аппарата: тиуны («тиун княжий городской», тиун на волоке и т. д.) — сборщики налогов, детские (исполняли решение суда[523]), куноемци (вид сборщиков налогов и других поступлений князю, которым запрещалось «урывать бороду»), П.В. Голубовский отождествлял их с таможенниками[524]. Не приходится сомневаться, что тиуны назначались самим князем. Важным лицом был тысяцкий, а за ним сотский. В 1159 г. должность тысяцкого занимал Внезд, в 1195 г. — Михалко. Это был высший воинский чин, назначаемый самим князем. П.В. Голубовский полагает, что сотский выбирался на вече, так как это было при посылке сотского в Ригу и на Готский берег. Но это мало вероятно: вече могло выбрать сотского для поездки в Ригу, уже давно назначенного в качестве сотского самим князем.
Вопрос о взаимоотношениях веча и князя в Смоленской земле поставлен уже давно. Наиболее подробно он разработан был П.В. Голубовским, но не все выводы его можно принять. Изучение вопроса он начинает с Устава Ростислава, во второй фразе которого видит указание на вече: «Приведох епископа Смоленску, здумав с людми своими». Подкрепление мысли он видит также в конце документа: «Да сего не посуживаи никто же по моих днех, ни князь, ни людие…»[525]. Термин «люди» действительно употреблялся для наименования «широких слоев населения»[526] и, может быть, чаще — низших классов. Однако обозначало оно и просто людей. «Люди свои» — явно не вече, а ближайшие советники князя. О каких «людях» во втором случае ведется речь, неясно. Непременно ли о вече? Так или иначе, для нас очевидно, что в эпоху Ростислава вече было, но роль его еще не была столь могущественной, как впоследствии и как считал Голубовский (оно якобы решало вопрос о создании в Смоленске епископии, т. е. имело законодательные функции). Данные о смоленском вече мы получаем лишь во второй половине XII в., когда на смоленском столе сидели сыновья Ростислава. О столкновениях Романа Ростиславича со смолянами свидетельствует плач его княгини после его смерти (1180 г.): «…многия досады прия от смолян и не видѣ тя, господине, николи же противу ихъ злоу никотораго зла въздающа…»[527]. В чем заключались эти трения, мы не знаем, но летопись сохранила лишь известие, что в 1175 г., во время княжения Романа Ростиславича в Киеве, «смолянѣ выгнаша от себя Романовича Ярополка (оставленного на княжение в Смоленске отцом), а Ростиславича Мстислава вьведоша Смоленьску княжить»[528]. После смерти Романа при его брате Давыде атмосфера накаляется еще более. В 1185 г. смоляне делают вече в походе Давыда у г. Треполя, и, по их решению, князь вынужден возвратиться в Смоленск[529]. Это вече (хотя оно так в источнике и названо) лишь военный совет смолян, которые не желают слушать приказов своего князя, но оно весьма характерно для отношений Смоленска с Давыдом. В 1186 г. летопись говорит уже прямо о восстании смолян: «Въстань бысть Смоленьске промежи княземъ Давыдомь и смолняны и много головъ паде луцьшихъ муж». Это свидетельство находится в связи с новгородскими событиями, где только что «убиша Гаврилу Неревиниця, Ивана Свеневиця, и с моста съвьргоша»[530]. Гаврила был братом новгородского посадника Завида — сторонника смоленского князя Давыда, к которому тот в минуту жизни трудную и «ушел»[531]. Трудно расшифровать, что это была за «въстань». Кажется только, что здесь идет речь о борьбе богатых горожан, возглавляющих вече («лучшие мужи»), с князем, и головы этих мужей и мужей князя гибли в борьбе. Крупная роль смоленского веча выступает в тексте летописи 1190 г. Святослав Всеволодич имел «тяжу» с Рюриком и Давыдом Ростиславичами и с «Смоленской землею»[532]. «Земля» эта, следовательно, была самостоятельной силой, с которой необходимо было считаться, как и с князем. Столкновения Давыда со смолянами продолжались. В 1195 г. Олег Святославич писал в Чернигов братьям о победе над полком Давыда и дополнял: «сказывають ми и смолнян изыимани, ажь братья ихъ не добрѣ с Давыдомъ (живут)»[533]. В XIII в. роль горожан особенно усиливается. Под 1214 г. читаем о распре, проходившей через Смоленск рати новгородцев («бысть распря со смолянами и убиша смолянина»[534]). В еще большей мере это подтверждается в договоре Смоленска с Ригой 1229 г., который составлен явно с участием смолян[535]. В 1222 г. полоцкий Святослав Мстиславич (сын Мстислава Романовича) сносится со смолянами, предлагая сесть у них на стол, но вече его отвергает[536]. В 1239 г. князь Ярослав захватывает Смоленск и, сажая Всеволода на смоленский стол, вынужден «урядить смолнян»[537]. «До последних дней самостоятельного существования Смоленска вече является главой земли наравне с князем, и если вечу приходится уступить, то только после энергичного с его стороны сопротивления под давлением внешней силы», — писал П.В. Голубовский и был, несомненно, прав[538].
521
ДКУ. М., 1976, с. 144, 145;
522
525
ДКУ, с. 141, 144;