Скончалась Анна 1 июля 1853 года. На похороны ее пришло много петербуржцев. Многие годы на ее могилу приходили люди, до которых дошла молва о ее подвижнической жизни и прозорливости. Даже после смерти она помогала людям.
Над ее могилой была поставлена небольшая часовня. После войны эту часовню разрушили, на месте ее теперь цех завода. Захоронение перенесли в глубь кладбища. И лежит теперь Анна возле могилы Сорока мучеников. А на кресте короткая надпись: «Анна».
Много событий и судеб людей прошло через Смоленское кладбище. А мы вернемся к истории, происходившей на кладбище, это — сорок пятый и восьмидесятый годы.
Склеп купцов Богатыревых имел свою историю. Он, к сожалению, до нашего времени не сохранился — это теперь заводская территория. Склеп был очень красивый. Родоначальник династии купцов Богатыревых — Павел Павлович, был вначале погребен на кладбище при церкви Благовещения Пресвятые Богородицы, которая находилась на углу Малого проспекта, между 7-й и 8-й линией. Дата открытия этого храма 1738 год. С расширением строительства на Васильевском острове, кладбище оказалось в зоне жилых кварталов и императрица Елизавета Петровна издала запрещение о захоронении на кладбище возле церкви. Вот видите, и в то время соблюдалась экология. И по желанию родственников, прах Павла Павловича Богатырева был перенесен на Смоленское кладбище во вновь построенный семейный склеп.
Павел Павлович был лучший друг купца Иродиона Степановича Чиркина — единоличного владельца всех кабаков и питейных заведений на Васильевском острове, финансирующего строительство церкви Благовещения. Да и сам Павел Павлович Богатырев был человек не бедный. Так что семейный склеп был построен богатый.
Со временем склеп купцов Богатыревых был заброшен и стал притоном для темного люда. В двадцатых годах притоном для бродяг и беспризорников, а во время Великой Отечественной, в октябре 1941 года был задействован фашистскими агентами, которые приспособили его для склада сигнальных ракет и сами прятались там. Но мальчишки с Камской улицы, они называли себя «тимуровцами», помогли чекистам обезвредить диверсантов.
Склеп пустовал недолго, в 1945 году здесь обосновалась воровская «малина», возглавляемая бандитом Култыном. Но в том же 1945 ее ликвидировала наша советская милиция. Об этом и других событиях и будет наша повесть.
После войны на Смоленском кладбище было неспокойно. Кладбище старались обходить стороной: вечером тут могли запросто ограбить, раздеть, изнасиловать.
В глухом уголке кладбища, в склепе купцов Богатыревых в то время находилась «малина»— воровской притон, обитатели его: гулящие девки, старушки-побирушки, воры-карманники и бандиты. Могильные плиты семьи Богатыревых использовались как лежаки, в склепе было темно, пользовались свечами и лучинами. Посторонних изгоняли.
Было свое «начальство» — Колька Култын — старший блатной и вроде старосты — дядя Кеша, не то власовец, не то бендеровец, а скорее всего, дезертир. Он военных патрулей боялся больше милиции, хотя прятался под видом слепца-инвалида, со старушенцией под кличкой «Беззубка» выходил по утрам на Смоленское кладбище к церкви и пел жалостливые песни насчет тяжелой инвалидной доли.
Сердобольные старушки Неплохо подавали. «Старший блатной» Култын имел свои обязанности: следил за порядком и собирал дань с жуликов, побирушек и шмар (так назывались гулящие девки). В общем, контора работала.
В эту ночь как-то неспокойно было на душе у дяди Кеши. Утром у церкви болтались какие-то незнакомые молодые люди, по виду «тихари» (так называли переодетых сотрудников милиции).
«Старшего блатного» Култына долго не было из города. По секрету он сказал дяде Кеше, что собирается «на дело», на какое, не сообщил, да дяде Кеше это и не надо. Вернулся Култын под утро, но довольный, лег спать, накрывшись кожаным регланом. Только двух жуликов было никак не уложить. Увлеклись ребятишки картишками — никак не оторваться от буры. Да еще поскандалили напоследок: мат, ругань. Пришлось дяде Кеше применить власть, костылем успокаивать нерадивых, что создало в ночлежке ненужный шум.
Но не напрасно волновался дядя Кеша. Действительно на кладбище готовилась облава. А двое молодых людей, которых утром видел дядя Кеша, действительно были сотрудниками милиции, изучавшими обстановку на Смоленском кладбище.
Облава началась под утро.
Милиционеры, в большинстве бывшие фронтовики, действовали как в бою. По сигналу ракеты пошли навстречу друг другу, прочесывая кладбищенские закоулки. Дошли до склепа Богатыревых. Услышали приглушенные голоса из-под земли.
Лейтенант зажег фонарь и постучал в железную дверь ногой: в склепе затихло. Лейтенант с силой дернул дверь.
— Выходите по очереди,— бросил он в черный проем склепа. Из склепа стали выбираться его обитатели. Последним вылез дядя Кеша. В волнении он забыл надеть темные очки. За дядей Кешей вышел цыганистой внешности молодчик в кожаном реглане — «старший блатной» малины Култын.
Милиционеры держали всю компанию на прицеле. Когда возле ворот Смоленского кладбища всю компанию грузили в тюремную машину «воронок», Култын оттолкнул милиционера и бросился бежать в сторону реки Смоленки, сбросив на ходу кожаный реглан. По реке плыли бревна, связанные в плоты. Култын вспрыгнул на один плот, потом на другой. На приказ «Стой! Стреляем!» не отреагировал. Пуля догнала его на середине реки. В это время вдруг хлынул ливневый дождь. Выловить труп не было возможности. Лейтенанту пришлось писать объяснение начальнику отделения милиции, а черное пальто-реглан фигурировало как вещественное доказательство.
В доме на Среднем проспекте жил Ефим Абрамович Бломберг. Всю блокаду Ефим Абрамович проработал управдомом. Работа вроде скромная, но в блокадные дни она приобрела иную окраску. Фима заведывал тремя домами, и его деятельность приносила ему небывалые доходы. Умирали люди: вещи, ценности, все проходило через жадные Фимины руки. А что делалось на рынке: у голодных людей за какую-нибудь буханку хлеба можно было выменять золотое кольцо с брильянтом или кулон с рубином.
Сколотил Фима капиталец и думал зажить красиво и спокойно. Но спокойствия не было. После окончания войны он уволился из жилконторы и перешел работать на табачную фабрику экспедитором. Но чувствовал он себя неуютно и неспокойно в своей трехкомнатной квартире, похожей на антикварный магазин. Все ему казалось, что к нему придут и спросят: «Откуда это у вас, Ефим Абрамович?»
Сам Фима вел очень скромный образ жизни, одевался кое-как, питался кое-как, вежливо здоровался с соседями и знакомыми. И вот однажды ночью раздался звонок. Фима затаился, но звонки следовали один за другим.
Пришлось пойти открывать. Сердце заколотилось жутко, когда, спросив «кто?», он увидал в дверном проеме милицейскую форму. В квартиру вошли трое. Коренастый рыжеватый капитан милиции, высокий черноволосый, похожий на цыгана, детина в кожаном пальто и дворник Селим в белом грязном халате и каракулевой шапочке на голове.
— Вы будете гражданин Бломберг? — спросил капитан. Фима кивнул головой.
— Вот ордер на обыск. Начинаем обыск, а вы, гражданин Бломберг, присаживайтесь,— капитан услужливо подвинул стул,— наблюдайте, чтобы не было никаких противозаконных действий, вы тоже, товарищ дворник, присядьте,— и поставил рядом стул.
— Ох, скучно сидеть, начальник,— проворчал Селим.
— А вы выпейте стаканчик, чтоб веселей было,— капитан достал из полевой сумки бутылку коньяка.
— Татары водку не пьют,— отказался Селим.