— А ты не водку будешь пить, а виноградный напиток,— капитан поставил бутылку на стол и, открыв ее, налил стакан дворнику.
— Ну, виноградный можно,— согласился Селим.
Обыск начался.
На Среднем проспекте, где сейчас находится книжный магазин «Недра», стоял старинный иссеченный осколками особняк, на первом этаже находился небольшой буфет, «Голубой Дунай» его называли. Буфетчиком и заведующим этой забегаловки был Зиновий Абрамович Бломберг, мужчина около сорока лет с круглым одутловатым лицом и черными глазами-бусинками.
Работал он лихо, всегда у него была водочка, пиво и бутерброды со шпротами, икрой красной и даже ветчина водилась. Помогал ему десятилетний сын Феликс. Семейного подряда тогда не было и Феликса в школе дразнили «торгашом».
В тот вечер людей в «Голубом Дунае» было мало. Был день зарплаты. И Зяма-галоша, так прозвали Зиновия Абрамовича за привычку носить круглый год валенки с галошами, спокойно, как полководец, наблюдал за происходящим во вверенном ему торговом заведении. В углу, за крайним столом сидели трое. На столе пиво, закуска, пустые стаканы — вроде дружеская попойка. Ан ист. Двое из них: мужчина с ярко рыжей головой, второй со смуглым, тронутым оспами лицом, с черной перчаткой на левой руке — были абсолютно трезвыми. А маленький мужчина в кепке-лондонке «был готов», сидел, уткнувшись носом в пивную кружку, и что-то глупо бормотал.
— Ну вот,—вздохнул рыжий.— Охнарик готов. Ведь просил я его как человека: не нажирайся, на дело идем. Придется нам, Григорий, обратился он к цыганистому,— вдвоем это проворачивать.
Пьяный поднял голову и обвел их мутным взглядом:
— Я тоже на дело пойду —гроши кончились!
Рыжий со злостью надвинул ему кепку на глаза:
— Ни один уважающий себя урка такую подлянку друзьям не делает. Пойдем, Григорий, пусть этот ханыга спит. Шепни Зяме, что мы пошли.
Двое дружков вышли из забегаловки.
...Обыск продолжался. Открыли старинный комод, вещи выкидывали на пол.
— Почему столько шуб? — строго спросил капитан.
— Блокадные морозы, замерзал очень,— буркнул Фима.
— Хорошо, что не замерз,— сострил капитан.
Открывались шкафчики, выдвигались ящики, быстро перелистывались книги.
Обыск длился около часа. Квартира выглядела как после погрома: на полу валялись рулоны материи вперемешку с китайским фарфором и столовым серебром, обувь различных форм и фасонов — вся Фимина добыча за годы войны.
Фима нервно елозил на венском стуле. Сидящий с ним рядом дворник Селим находился в полудремотном состоянии после второго стакана «виноградной водки».
Вдруг капитана привлекла картина, висящая на стене. Он подошел к ней:
— Хороши деды,— кивнул он партнеру,— а этот с голыми пятками — ну и хмырь. Вот таким вы будете,— гражданин Бломберг, если не покажете, где прячете блокадное золотишко. Вот с такими пятками! — Капитан шлепнул ладонью по картине. Раздался звук очень странный, будто под картиной находилась пустота. Капитан подставил стул, забрался на него, снял картину со стены. За картиной обнаружился тайник. Раздался глухой стук. Гражданин Бломберг оказался на полу. Сердце не выдержало. А дворник Селим сладко спал, облокотившись на тумбочку, его уже ничто не волновало.
Капитан с небольшим саквояжем в руке и сопровождающий его сотрудник в кожаном пальто пошли по Малому проспекту, на углу 12-й линии, где сейчас находится здание школы, а тогда был пустырь на месте разрушенного еще в 42-м году дома, свернули, скрылись в темноте.
— Молодец, Гриша,— сказал капй'тан.— Чисто дело провернул, и ушли без шума. Теперь слушай меня внимательно,—капитан перешел на полушепот,— то, что мы взяли на этой хате, завтра разделим на малине, и хозяину надо выделить. Я сейчас хочу к Валюхе завернуть, а это тебе задаток.— Капитан открыл саквояж и достал золотой перстень с рубином.— Возьми пока, а завтра рассчитаемся.
Гриша поморщился:
— А не фармазонишь, Николай?
— Ну что ты, Гриша, я в отношении подельщиков подлянку не делаю, мы с тобой кровью повязаны...
...Участковый лейтенант Иванов делал обход своего участка. Увидев, что дворника Селима на месте, где он обычно сидит, нет, дверь парадной открыта,— лейтенант зашел в дом. Откуда-то сверху он услышал пьяную песню глупого содержания: «Ехал мой ратайка по шоссе-дорога». Голос вроде дворника.
Лейтенант быстро поднялся по лестнице и пошел к дверям квартиры 23. Дверь была полуоткрыта, лейтенант шагнул в квартиру. В квартире полный разгром, на полу лежал человек, а на стуле, облокотившись на тумбочку, сидел взъерошенный и пьяный дворник и голосил свою незатейливую песню.
— В чем дело, Селим? — лейтенант потряс дворника за плечо.
— Обыск был! Капитан ушла,— пробормотал Селим.
Лейтенант взял за руку лежавшего, пульс не прощупывался. Увидев на столе телефон, лейтенант вызвал скорую помощь и опергруппу.
Краткая хроника этой ночи.
Происшествие на Среднем проспекте. Обнаружен труп гражданина Бломберга, квартира подверглась незаконному обыску. Задержан в пьяном виде дворник Шакиров в подозрении на соучастие в убийстве гражданина Бломберга. Обыск в квартире Бломберга милицией не планировался, следовательно, здесь имел место налет.
На Смоленском кладбище в шесть утра проведена облава, при попытке к бегству убит неизвестный. Расследование поручено капитану Ромашову и лейтенанту Сорокину.
Капитан Андрей Николаевич Ромашов был чекистом со стажем. Девятнадцатилетним парнишкой пришел он на Гороховую, где раньше помещалась ВЧК, к Урицкому и включился в работу. С годами выработался профессионализм. В начале отечественной войны просился на фронт, но ответ был один: «Здесь вы нужней». Несмотря на свои сорок пять лет, он был по-мальчишески подвижен, но не суетлив, принимал решения не торопясь, и почти никогда не ошибался. На стажировку к нему прислали лейтенанта Сорокина, бывшего студента юрфака университета.
— Ну, Женя,— капитан Ромашов прошелестел листами информации,—начнем с загадочной смерти гражданина Бломберга. Кстати сказать, мы собирались на днях нанести ему визит. Поступили сигналы. Дворник Шакиров задержан как соучастник, но мне кажется, он не причастен.
В двери постучали.
— Вот еще один свидетель,— сказал Ромашов,— Петр Иванович Корф из 15 квартиры.
В комнату вошел низенький старичок с лицом, изъеденным глубокими морщинами, с пенсне на носу.
— Здравствуйте, Петр Иванович! — Капитан Ромашов подвинул стул.— Садитесь, пожалуйста, и рассказывайте, что вы слышали сегодня ночью, что знаете о гражданине Бломберге, ведь вам пришлось рядом с ним пережить всю блокаду.
Старичок присел на стул:
— Вы шутите, товарищ капитан,— начал он свой монолог.— Я действительно пережил блокаду, а Ефим Абрамович, мой сосед, блокаду провел как праздник. Моя покойная матушка, царство ей небесное,— старнчок хотел перекреститься, но, застеснявшись, воздержался,— моя покойная матушка Ефиму Абрамовичу за две буханки хлеба, чтоб ей не умереть с голоду, сначала продала семейную реликвию (перстень с рубином), бабушкин подарок, а в сорок втором — золотые часы с дорогой цепочкой. Не простые часы. По нашему семейному преданию, эти часы держал в руках Александр Сергеевич Пушкин. Мой дедушка Модест Сергеевич Корф был лицейским товарищем Пушкина, такие же часы в 1816 году Пушкину подарила императрица Мария Федоровна за его стихи на празднике царской семьи в Павловске. И в октябре 1836 года Александр Сергеевич приезжал к дедушке, который приготовил ему материал по истории России и показал свои часы, подаренные ему в день рождения его сотрудниками. Александр Сергеевич подержал часы, удивившись их схожести с часами, подаренными ему царской семьей в те далекие годы, открыл крышку, прочитал дарственную надпись... Друзья вспомнили лицейские годы, до полуночи пили чай, и поздно вечером Александр Сергеевич уехал, увозя с собой связку книг по истории России. И вот эти часы матушка продала за две буханки хлеба. Я сам учитель истории и понимаю, какую ценность представляли эти часы.— Старичок горько вздохнул.