1. Самолва
В первых числах июня одна тысяча двести сорок первого года швабские переселенцы вышли к деревне Изменка. Двадцать семей, с детьми, нехитрым скарбом, уместившимся на двух дюжинах повозок, шестью коровами и умирающим монахом остановились на берегу озера. Впереди, на восход, в полуверсте был отчётливо виден соседний берег.
— Господин, господин Берлихинген, он зовёт Вас! — Прокричал мальчишка лет восьми, подбежав к всаднику на пегом коне.
Некогда серебристо-серый, выгоревший до самого бледного оттенка, покрытый пылью дорожный плащ закрывал наездника с головы до пят. И когда он обернулся на голос, то вокруг него образовалось крохотное, еле видное облачко, а из-под капюшона блеснул шарф, намотанный на нижнюю часть лица. Не говоря ни слова, всадник развернул коня и направил его в середину колонны. Возле телеги, к тыльной части которой был приделан метровый шест с закреплённым наверху распятием, наездник остановился, спрыгнул с коня и склонился над лежащим в возке человеком.
— Здесь, Воинот. Похороните меня здесь. — Прошептал монах, уже синеющими узкими губами.
— Держитесь, святой отец, — попытался подбодрить умирающего старика рыцарь, — Осталось совсем недолго. Два перехода и мы уже дома.
— Я уже дома. Помнишь, как в Палестине, мы с тобой…, - договорить монах не успел.
— Помню, тогда мне было двадцать, а ты уже разменял четвёртый десяток, и ты нёс меня двое суток до колодца. Я всё помню, Гец.
Рыцарь провёл ладонью по лицу умершего друга, закрывая ему глаза, снял свой шарф и перевязал челюсть усопшему.
— Привал! Всем мужчинам копать могилу! Вон на том холме.
Геца накрыли белым полотном, положили в неглубоко вырытую яму и аккуратно присыпали землёй. Воинот снял с телеги шест с распятием и воткнул в могильный холмик, после чего шёпотом попрощался с другом.
— Ты всю жизнь старался принести людям добро, нёс слово Божье, так, как ты его понимал, помогал обездоленным, учил детей и наставлял взрослых, спи спокойно. Я о тебе никогда не забуду.
Возки переселенцев двинулись дальше, к берегу, где их уже ждали паромщики. Одинокая могилка проповедника простоит много лет, земля осядет, шест с распятием упадёт, а спустя сотни лет, обезумевшие правнуки жителей этих земель, поставят памятник убийцам из чёрного мрамора. Символизируя цвет парадных мундиров, в которых эсэсовцы уничтожали ни в чём не повинных людей, напрочь позабыв заповеди Божьи, которые нёс людям швабский монах Гец[1].
После путешествия в Моравию задерживаться в прошлом я не стал. Средневековых приключений хватило с головой, и в Бересте наши пути разошлись на три стороны. Свиртил с Милкой отправились в Смоленск, планируя по пути заглянуть в родную деревню. Гюнтер с Нюрой и остальным отрядом отправились в Псков, а затем в Самолву. Я же остался на месте, подготовить оборудование для рудокопов. Дело это нехитрое, особого труда не составило, и вскоре я плескался в пока ещё тёплых водах Чёрного моря. И надо же было такому случиться, что Полина познакомилась с девушками из Питера. Девицы оказались кладоискательницами, имевшими за спиной не только исторический факультет, а ещё водолазную школу и восемь экспедиций с приличным временем работы под водой. Вот тут-то и заинтересовала меня пятая комната, про которую я прочёл в письме, но открывать — побоялся. И вот, наслушавшись рассказов о подводном мире, всеми правдами и неправдами я раздобыл на три дня водолазное снаряжение. Упросил мичмана, который ещё обучал меня в училище, провести пару занятий, дабы восполнить пробелы в технике погружения и вскоре оказался в комнате перехода. Проверив ещё раз ИДАшку, ввел дату с номером пятой комнаты.
— Твою…ать! — Пронеслось в голове.
Оставалось только ругаться. Дверь плавно открылась, а вместо потока воды, меня осветило солнце. Водичка была, но чуть ниже, в семи метрах от двери, где площадка скальной породы резко ныряла вниз. Представьте спортсмена, готовящегося к бегу на восемьсот метров, который уже вышел на дорожку, размялся, а ему заявляют, что произошла ошибка, и он участвует не в беге, а в заплыве. Пришлось возвращаться, отвозить оборудование и в более подходящей одежде совершить вылазку.
Я влез на вершину и стал осматриваться. Дверь перехода оказалась на острове, расположенном недалеко от Большой земли, берег которой простирался на юго-востоке, приблизительно в шести-семи верстах. Песчаниковая скала с порталом была на западной оконечности, перед ней рос густой лес, за ним низина и снова скалы. Фотография с шарика дала общие очертания, теперь же предстояло определить координаты. Как говорят яхтсмены: — Если нет современного оборудования, то надо спросить о местоположении у штурмана проходящёго рядом судна. К сожалению, ни судов, ни лодочек, ни даже плотов с потерпевшими кораблекрушение поблизости не было. Оставался старый, проверенный столетиями секстан и часы. С горем пополам я снял данные. Широту и долготу определил уже дома, не обращая внимания на секунды. Пятьдесят восьмой градус северной широты и двадцать седьмой восточной долготы говорил о том, что пятая комната перехода находится на Чудском озере. А остров в виде ползущей гусеницы однозначно Городец. Правда, на современной карте была группа островов, но озеро умудряется каждое столетие отвоевать у суши целый метр, а может и больше, так что, всё может быть.
1
Трехметровый памятник открыт по инициативе ветеранов 20-й дивизии СС. Его автор — скульптор Куно Рауде