– Ты его любишь?
– И это тоже тебя больше не касается.
– Скажи, что ты его любишь.
– Тим, ты что, не понимаешь больше шведского языка?
– Вы пытаетесь завести ребенка, я понял. – Он швырнул в нее эти обжигающие слова, где каждый слог был капелькой серной кислоты. – У тебя будет ребенок от этого проклятого клоуна. Кто он, черт возьми?
– Ты закончил?
– Я все сказал.
Опять пошел дождь, пока он стоял с телефоном в руке возле железного забора, низкие серые тучи ползли над его головой, холодные капли текли по щекам. Он вышел на велосипедную дорожку, чуть не попал под колеса, успел отскочить в последнюю секунду, подумал, что бы сказала Эмма – вот об этом, о том, что он стоит под дождем, потрепанный, мокрый и одинокий, занимаясь самым грязным из всех ремесел.
Он поехал к Милене. Разбудил ее. Они сначала молча посидели на краю кровати. Потом занимались любовью. Долго и бесшумно поначалу, потом все яростнее и громче, и она не просила у него признания в любви.
Как человек может измениться на глазах.
Тим смотрит на Петера Канта, сидящего по другую сторону стола. Они сидят в столовой. Тим держит письмо в руке, он спросил, знает ли Кант, кто мог послать ему это письмо.
– Не имею ни малейшего представления. Но это должно быть правдой, иначе какой смысл посылать мне такое письмо?
На темной столешнице перед Тимом лежит фотография жены Канта. Наташа, светловолосая полька с ясными зелеными глазами и скулами, будто созданными для того, чтобы их осторожно гладили. Наверняка была моделью в своей предыдущей жизни, как минимум лет на двадцать пять моложе Петера Канта, но не так чтобы совсем юная.
Петер Кант видит, как именно Тим смотрит на фото, анализирует, и тогда-то он и начинает меняться: от уверенного в себе мужчины к растерянному, к такому, который знает, что никакие деньги в мире не в состоянии удержать женщину, если она твердо решила уйти. От успешного мужчины, у которого было больше удач в жизни, чем можно пожелать, к тому, до которого, кажется, начинает доходить, что он заграбастал больше, чем может удержать. И все дело в такой банальности, как любовь к женщине намного моложе себя.
– Это не то, что ты думаешь, – вмешивается он в мысли Тима. – Мы любим друг друга.
Вы все это говорите. Все пожилые мужчины, которым изменяют молодые жены. И неважно почему. Это происходит на Мальорке каждый день. Молодые женщины, которым надоели подстегнутые виагрой половые акты, надоели животы с запорами, мозги и тела, которые нуждаются в отдыхе скорее, чем в тусовках, обвисшая кожа на предплечьях вместо крепких и мускулистых рук. И в конечном счете их ничто уже не может удержать, никакие брачные контракты. Они и уходят, убегают в то, что будет остатком их жизни.
– Я тебе верю, – заверяет Тим и переворачивает снимок. – Вы любите друг друга.
Взгляд Петера Канта становится жестче.
– Ты что-нибудь замечал? Может быть, она вела себя иначе в последнее время? Слишком много времени у телефона или ее не было дома в необычные часы? Или она вдруг регулярно стала посещать врача, салон красоты или еще что-нибудь подобное?
Петер Кант качает головой:
– Нет.
В саду снова заработала поливалка. Тим оборачивается, и Кант, кажется, замечает некоторое недовольство в его взгляде, когда они снова смотрят друг на друга.
– Это же просто вода.
– Которой и так не хватает.
– Тебе есть до этого дело, до этой воды?
– Мне нравится делать вид, что меня беспокоит хорошее дело.
Это правда. Тиму наплевать, поливает немец свои газоны или нет, но высокомерие богачей по-прежнему пробуждает в нем нечто, и ему это нравится. Это нечто – чувство принадлежности к коллективу, к реальности, которой все люди вместе стараются дать определение.
Петер Кант моргает, и глаза его наполняются желанием быть честным. Расчетливая такая правдивость. Делец собирается играть открытыми картами, потому что это идет на пользу делу.
– Я специально попросил, чтобы послали тебя, – признается он. – Я знаю историю про твою дочь. Я знаю, что это такое, я знаю, что это значит, потерять ребенка.
Он говорит об Эмме как о мертвой, Тим близок к тому, чтобы броситься на него через стол, бить его башкой о столешницу. Ударить одной из бейсбольных бит, но что-то его удерживает, он хочет знать, что скажет немец.
– Не сердись только.
– Говори, пока я не передумал.
– Моя дочь умерла от рака, – выговаривает он. – Ей было двенадцать, опухоль мозга.
– Мои соболезнования.
– Она умерла у меня на руках, – продолжает Петер Кант. – Это отдалило нас друг от друга, мою жену и меня. Как по-разному мы пытались справиться с горем. Я начал пить и несколько лет пил слишком много.