Вторые роли. Это не для меня, док. Я уже большой мальчик. Не хватало мне еще кризиса самосознания. И коли мы играем в откровенность, должен признаться, в одном Джин права: я в последнее время пристрастился к бутылке, с тех пор как меня выгнали.
Я не упоминал об этом на прошлом сеансе, но потому-то она и заставила меня обратиться к Вам.
Она называет алкоголь моим коконом. Может быть, если его убрать, все станет на свои места. Так ли?
Для одного — кокон, для другого — саван.
7 апреля.
Какой же Вы болван! Что значит алкоголизм — это только симптом?
Во-первых, я не алкоголик. Конечно, я пью, может быть, пью много. Все люди моей профессии пьют. Либо алкоголь, либо травка, либо тяжелые наркотики, а я не собираюсь ни на что подсаживаться и коверкать себе жизнь. Но нужно же как-то себе помочь собраться с мыслями, и одна-две рюмки вовсе не означают, что я — алкоголик.
А если даже и алкоголик? Вы называете это симптомом. Симптом чего?
Предположим, Вы мне разъясните этот пустяк. Вы сидите, откинувшись в своем пухлом кресле, руки сложены на пухлом животе и слушаете мой монолог — может быть, Вы обмолвитесь словечком для разнообразия. Что вы подозреваете, господин Судья, господин Присяжный, господин Обвинитель, господин Палач? Каково обвинение — гетеросексуальность первой степени?
Я не ищу сочувствия. Это я получаю сполна от Джин. В избытке. Я уже по горло сыт причитаниями вроде «мой бедный малыш». Мне не нужно ни терпимости, ни понимания, никакой дешевой чуши. Просто представьте мне несколько фактов для разнообразия. Я устал от игры Джин в мамочку, устал от Вашей игры в большого папочку. На самом деле мне нужна настоящая помощь, Вы должны мне помочь помогите мне помогите мне пожалуйста пожалуйста помогите мне. .
9 апреля.
Два решения. Номер один. Я больше не пью. Я завязываю, отныне и навсегда. Я был пьян, когда делал предыдущую запись, и нужно было лишь перечесть ее сегодня в трезвом состоянии, дабы понять, что я с собой вытворяю. Словом, больше ни капли. Ни сейчас, никогда.
Номер два. Отныне я не стану показывать эти записи доктору Моссу. Я буду во всем слушаться его во время сеансов терапии, но не более того. Есть такое понятие, как вторжение в личностное пространство. И после сегодняшнего происшествия я не собираюсь больше перед ним раскрываться. Особенно без анестезии, а от нее я только что отказался.
Если я буду продолжать все записывать, то только для собственной информации, личное дело. Конечно, ему я ничего не скажу. А то он придумает какой-нибудь дурацкий психиатрический фокус: вроде я разговариваю сам с собой. Я уже понял: все психиатры очень авторитарны и лепят свои ярлыки как диагнозы. Кому это нужно?
Единственное, что нужно мне, не упустить нить, когда все начнет путаться. Как случилось сегодня на сеансе.
Прежде всего, лечение гипнозом.
Признаюсь себе — одна мысль о том, что я поддамся гипнозу, всегда пугала меня. И при малейшем подозрении, что старый обманщик пытается усыпить меня, я в два счета пресекал его действия.
Но он застал меня врасплох. Я сидел на диване и должен был говорить все, что придет на ум. Но ничего не получалось, я не мог ни о чем думать. Эмоциональное истощение, сказал он и приглушил свет. Почему бы не закрыть глаза и не расслабиться? Не засыпать, просто немного погрезить наяву. Грезы иногда бывают гораздо важнее снов. Он вовсе не хочет, чтобы я уснул, надо просто расслабиться и сосредоточиться на его голосе…
Я был в его власти. Я не чувствовал, что теряю контроль, не чувствовал паники, я знал, где нахожусь, но все же я был в его власти. Должно быть, так, потому что он все время говорил про память. Будто память — это наш собственный способ путешествия во времени, судно, несущее нас далеко назад, в раннее детство, разве я не согласен? И я ответил, да, она может перенести нас обратно, перенести меня обратно, обратно в старую Виргинию.
Затем я стал мурлыкать себе под нос что-то давно забытое, не вспоминавшееся годами. Он спросил, что это похоже на детскую песенку, и я сказал, так и есть, док, разве вы не знаете ее, «Три слепые мыши».
Почему бы вам не спеть ее, сказал он. И я начал: