– Зачем ты мне об этом рассказываешь?
– Сама не знаю. – Она выразительно посмотрела на него. Он сумел не увести взгляд, задержав дыхание. – Твоя внешность вызывает доверие. Тебе нравится сниматься?
– Нет, мне нравится, когда режиссёр орёт на меня.
– Он к тебе придирался, чтобы возвыситься в моих глазах, – фыркнула она. – Разве непонятно?
Артём передёрнул плечами.
– Может, и понятно. Режиссёр пригласил тебя на аудиенцию?
– Обещал расширить роль, если я буду с ним спать.
– Так и сказал? – Артём удивился не предложению режиссёра, а тому, что увеличить роль можно было, только переписав сценарий. Ведь её героиня умирала сразу после героя Артёма. Сцена смерти значилась в завтрашнем графике съёмок. Тело Артёма подменит манекен, которому не надо платить за работу.
– Нет, только про роль. Остальное и без слов лежит на поверхности. Он не первый, кто предлагает… – она замолчала, выискивая подходящее слово, – …такой обмен.
– И что ты решила? – На самом деле он хотел знать, какой выбор она делала в предыдущих случаях.
– Думаешь, если я красивая, мне всё легко даётся?
– Думаю, ты можешь стать знаменитой, не проходя через чью-то постель.
– Как грубо. – Вика сморщилась. Маловероятно, что ей исполнилось больше двадцати лет. Благоухающая молодость сочилась из каждой клеточки её привлекательного тела. – Спасибо. Я не видела тебя в институте культуры. Ты где-то учишься?
Он не знал намерений сидящей напротив него девушки. Мог открыть ей разве что самые безобидные данные.
– На юрфаке.
– Странный выбор. Если тебе нравится кино, зачем поступать на юрфак? Или от юриспруденции ты тоже без ума?
– Долгая история, – уклонился он от прямого ответа. – Надеюсь поступить в «кулёк»[1], когда улажу некоторые дела. Без диплома актёра часть дверей невозможно открыть. Ты молодец, что сразу встала на правильные рельсы.
Вика не прокомментировала комплимент.
– Обожаю долгие истории, – сказала она. – Особенно со счастливым финалом. Так почему юрфак?
– Отец работает юристом, – кратко ответил он. – Я могу угостить тебя пончиком?
– Ловко ты меняешь тему. – Она покачала головой. – Я и кофе-то без сахара пью.
– Ого. С тобой лучше не связываться, – пошутил он. – Что ты скажешь завтра режиссёру?
– Вот пристал, – сказала она измученно и приветливо одновременно.
– И всё же.
Вика долго не отвечала. Он успел расправиться с коктейлем и гонял по рту кубик жгучего льда. Она вертела свой стаканчик, понурив голову.
– Что он не в моём вкусе, несмотря на все его таланты. Про таланты это не шутка. Я раз десять смотрела «Отточенное лезвие 4», и до сих пор мурашки по коже. Ты доволен?
– Да, – не стал он отпираться. – Очень. Я хочу пригласить тебя в кино.
– Какой быстрый. Ты даже не спросил, есть ли у меня парень.
– Если он у тебя есть, я не хотел бы оказаться на его месте.
– Это ещё почему? – изумилась она вполне искренне.
Он наклонился над столом. Их разделяли сущие сантиметры. Её губы изящно блестели.
– Моя девушка не должна сидеть в кафе с другим парнем.
– Хм, – односложно выдала она. – Мы же ничего такого не обсуждаем.
– Ещё как обсуждаем. Где-то даже флиртуем. – Он издал безобидный смешок. – Хотя в последнем не уверен. В какой день ты свободна от экзаменов и покорения мира?
– Ты разве не боишься вереницы моих поклонников? – Вика допила кофе, перевернула пустой стаканчик вверх дном. Изучила информацию на донышке. – Красивые девушки окружены вниманием двадцать четыре на семь.
– Только если им самим это нравится и верность для них пустой звук, – добавил Артём. – Мне, например, нравится в девушке скромность.
– Потому что ты сам такой?
– Потому что скромность подкупает и притягивает, – сказал он. – Ты выглядишь раскрепощённой, но за слепком раскованности скрывается милая застенчивость.
Вика проводила глазами отъезжающий с гостевой парковки автомобиль. На небе появлялись первые признаки подступающей темноты.
– Юрист, актёр, психолог. Сколько в тебе всего. – Она огорчённо вздохнула. – В нашей профессии скромность не украшение. Скорее балласт.
– Не путай уверенность с распущенностью, – не согласился он. – Чтобы играть роли, не обязательно отбрасывать пристойность. Великий советский кинематограф стоял на людском таланте, а не бесстыдстве.
– Что не исключало наличие в нём этого самого бесстыдства. В ничтожных дозах, разумеется. Особенно с середины восьмидесятых. Многое из того, что тогда сняли, невозможно смотреть без отвращения. Ты рассуждаешь как умудрённый жизнью старик. Сколько тебе? Двадцать или шестьдесят?