Сказать по правде, реформатора уже постигла кара, ибо его положение было незавидным: ему нечем было ответить, кроме как банальностями про долг перед обществом, которые нет смысла тут повторять, и очередными хвалами в адрес мистера Хардинга. Если бы просителем был джентльмен, Джон Болд мог бы отказаться говорить с ним на эту тему, но не мог же он сказать что-нибудь подобное красивой девушке, дочери человека, которого обидел, той, кого любил больше жизни!
Элинор тем временем взяла себя в руки и воззвала к нему со всей страстью:
— Мистер Болд, я пришла умолять вас: откажитесь от иска!
Болд вскочил, и лицо его приняло смятенное выражение.
— Умолять вас: откажитесь от иска, пощадите моего отца, пощадите его жизнь или рассудок, ибо если это не прекратится, он утратит либо то, либо другое. Я понимаю, как многого прошу и как мало у меня прав просить хоть о чём-нибудь, но я думаю, вы мне не откажете ради отца. Мистер Болд, молю, молю, сделайте это для нас, не доводите до отчаяния человека, который так вас любит!
На колени она всё-таки не бросилась, но последовала за Болдом, когда тот отошёл от стула, и нежными ручками умоляюще взяла его за локоть. О! Каким бесценным было бы это прикосновение в другую минуту! Но сейчас он был ошеломлён, растерян, в отчаянии. Что ответить прекрасной просительнице, как объяснить, что дело, вероятно, уже не в его власти, что он бессилен остановить бурю, которую сам поднял?
— Джон, уж конечно, конечно ты не можешь ей отказать, — проговорила сестра.
— Я отдал бы ей мою душу, — ответил брат, — если бы это помогло.
— О, мистер Болд, — сказала Элинор, — не говорите так. Я ничего не прошу для себя, а то, что я прощу для отца, не нанесёт вам никакого урона.
— Я отдал бы ей мою душу, если бы это помогло, — повторил Болд, по-прежнему обращаясь к сестре. — Всё, что у меня есть — её, если она согласится принять: мой дом, моё сердце, моё всё. Все мои надежды сосредоточены в ней, её улыбки мне милее солнца, а когда я вижу её несчастной, как сейчас, каждый нерв во мне отзывается болью. Никто в мире не может любить сильнее меня.
— Нет, нет, нет! — воскликнула Элинор. — Между нами не может быть разговоров о любви. Защитите ли вы моего отца от зла, которое ему причинили?
— О Элинор, я сделаю, что угодно! Позвольте сказать, как я вас люблю!
— Нет, нет, нет! — почти закричала она. — Это неблагородно с вашей стороны, мистер Болд! Прошу, прошу, прошу, дайте моему отцу тихо умереть в тихом доме! — И, схватив Болда за руку и за локоть, Элинор вслед за ним пошла через комнату к двери, с истерической страстью повторяя свою просьбу. — Я не отстану от вас, пока не пообещаете. Я буду цепляться за вас нас улице, встану перед вами на колени у всех на глазах. Вы должны мне пообещать, должны, должны.
— Поговори с нею, Джон, ответь ей, — сказала Мэри, ошеломлённая бурной выходкой Элинор. — Ты же не такой жестокий, чтобы ей отказать.
— Обещайте мне, обещайте, — твердила Элинор. — Скажите, что папе ничего не грозит. Довольно будет одного слова. Я знаю вашу честность — одно ваше слово, и я вас отпущу.
Она по-прежнему держалась за него и с волнением заглядывала ему в лицо; волосы у неё растрепались, глаза были красны от слёз. Она уже не заботилась, как выглядит, но в глазах Болда была прекрасна, как никогда. Мощь её красоты пронзала его до самого сердца; он едва верил, что она — та, кого он дерзнул полюбить.
— Обещайте мне, — повторила она. — Я не отпущу вас, пока не пообещаете.
— Обещаю, — сказал он наконец. — Всё, что в моих силах, я сделаю.
— Это неблагородно с вашей стороны, мистер Болд! Прошу, прошу, прошу, дайте моему отцу тихо умереть в тихом доме!
— Да благословит вас Господь отныне и вовеки! — проговорила Элинор и, упав на колени, уткнулась лицом в юбку Мэри. Она уже не могла сдержать рыданий и плакала, как дитя; ей хватило твёрдости осуществить задуманное, но теперь силы ушли, оставив её в полном изнеможении.
Через некоторое время она немного успокоилась и встала, чтобы идти, но Болд настоял, что должен объяснить, насколько в его власти остановить судебное преследование мистера Хардинга. Заговори он о чём другом, Элинор бы ускользнула, но этого она не выслушать не могла, и тут её положение сделалось опасным. Покуда она играла активную роль, покуда цеплялась за Болда как просительница, ей было легко отвергать его нежные слова и любовные уверения. Но теперь, когда он сдался и участливо говорил о благополучии её отца, у Элинор не осталось причин его отталкивать. Тогда Мэри ей помогала, теперь полностью перешла на сторону брата. Говорила Мэри мало, но каждое слово было рассчитанным смертельным ударом.