Претерпев это все, мистер Хардинг сел в другой омнибус и вновь поехал в Палату Общин. Да, сообщили ему, сэр Абрахам здесь и сейчас выступает, ревностно отстаивая сто седьмую статью билля о надзоре за монастырями. Записку мистера Хардинга ему передали; если мистер Хардинг подождёт часа два-три, сэра Абрахама можно будет спросить, собирается ли он дать ответ. Народу сегодня в Палате немного, и возможно, мистер Хардинг получит разрешение пройти на галерею для публики, каковое разрешение мистер Хардинг и получил, расставшись с пятью шиллингами [56].
Билль сэра Абрахама прошёл два чтения и был передан в комитет. Сто шесть статей рассмотрели всего за четыре утренних и пять вечерних заседаний. Девять из ста шести приняли, пятьдесят пять сняли по общему согласию, четырнадцать изменили так, что их смысл изменился на противоположный, одиннадцать оставили для дальнейшего рассмотрения и семнадцать отклонили. Сто седьмая, допускавшая личный обыск монахинь пожилыми священниками на предмет выявления иезуитских символов, была, по общему мнению, ключевой для законопроекта. Никто не имел намерения принимать этот закон, но правительство не собиралось отказаться от него раньше, чем обсуждение достигнет поставленной цели. Все знали, что ирландские депутаты-протестанты будут яростно его поддерживать, а ирландские депутаты-католики — так же яростно осуждать, и после такого столкновения всякий союз между ними станет невозможен. Наивные ирландцы, как всегда, попались на крючок, и виски с поплином осели на складах.
Когда мистер Хардинг поднялся на галерею, краснощёкий джентльмен с пышной шевелюрой, представитель южной Ирландии, как раз получил слово и с лихорадочным театральным жаром обличал кощунственное предложение.
— И это христианская страна? — вопросил он. (Громкие крики поддержки; глумливые возгласы с министерской стороны. «Можно поспорить!» — голос с нижних скамей, где сидят рядовые члены палаты.) — Нет, не христианская это страна, где юридицкий советник короны. — (хохот и выкрики) — да, я говорю, юридицкий советник короны… — (громкий хохот и выкрики) — может встать посередь этой палаты и предложить закон, дозволяющий непристойные посягательства на стыдливость религиозных дам! — (оглушительные хохот и выкрики, не смолкавшие, пока досточтимый член палаты не вернулся на своё место.)
Мистер Хардинг слушал это и подобные выступления часа три, затем вернулся ко входу в палату и получил собственную записку, на обороте которой карандашом было нацарапано: «Завтра, 10 часов вечера, у меня в приёмной. А.И.»
Итак, он преуспел, но десять вечера! Час, назначенный сэром Абрахамом для юридической консультации! Мистер Хардинг нимало не сомневался, что к этому времени доктор Грантли будет в Лондоне. Правда, доктор Грантли не знает о встрече и не узнает, если не сумеет раньше поймать сэра Абрахама, что представлялось весьма маловероятным. Мистер Хардинг решил уйти из гостиницы пораньше, сообщив лишь, что пообедает в городе. Тогда, если Фортуна не будет уж слишком к нему жестока, он не увидится с архидьяконом до возвращения от генерального атторнея.
Позавтракал он в девять, двадцатый раз проверяя по своему «Бредшо» [57], насколько рано может приехать доктор Грантли. Проглядывая колонки расписания, смотритель внезапно окаменел: ему пришло в голову, что архидьякон мог прибыть ночным почтовым! Сердце упало; мгновение он уже воображал, как его тащат в Барчестер, не дав увидеться с генеральным атторнеем. Тут мистер Хардинг вспомнил, что в таком случае доктор Грантли уже бы давно разыскивал его в гостинице.