Пользуясь тем, что его занятие легко замаскировать, он достал расчерченную бумажку и, не переставая грызть карандаш, начал придумывать слово из семи букв. Слово из семи гарантировало ему выигрыш! Но вертелись пока слова только из пяти букв. (Из пяти и жена записала!..) Правда, если вписать букву «и», то получится «плетень». Но тогда жена, в свою очередь, могла написать «сплетение», добавив букву «с». А он знал: жена свой шанс не упустит…
Печерица вдруг почувствовал, что на него смотрят! Легким движением он прикрыл листок и скосил глаза.
С одной стороны в упор смотрел Конев. Смотрел осуждающе, собрав в гармошку кожу под залысинами! Печерица понял — Коневу срочно нужно сделать ход и передать его в отдел технолога (он играл в шахматы по телефону)…
С другой стороны резала глазом Марья Петровна. У нее было свое: приближался сорокапятилетний юбилей мужа, а «Петушок» еще не готов…
Печерица убрал бумажку и уставился на чертеж, приколотый к кульману.
Мимо проплыла Верочка, не первый раз выруливая в поле зрения иностранца. Она была при новой прическе (про косметику можно не говорить!) и в фирменных брюках; таких брюках, которые заставили бы залиться краской джинсы иностранца, если бы штаны умели краснеть. Но хозяин джинсов чертил, не отрываясь от кульмана, демонстрируя «западную» деловитость (ту самую, хваленую!).
Больше всех в КБ мучился Митрич, коротая нескончаемый рабочий день. Ему ужасно хотелось сесть. Но он знал, что если сядет, то заснет! Тогда он задумал покурить, но сомневался, удобно ли это теперь… (Вообще-то и курить он не любил — никак не мог привыкнуть к табаку — но курил иногда, как советовали, для избавления от тучности.)
Митрич выбрался из-за кульмана и встал в нерешительности. Налево был выход из бюро, направо — иностранец… Пошел все же к иностранцу и, показывая на сигарету, попытался объяснить:
— Покурить… смокинг!..
— Thank you! — сделал отрицательный жест мистер О’Браен. Видимо, понял так, что его хотят угостить сигаретой.
Митрич потоптался на месте… потом спрятал сигарету и вернулся к кульману.
Иностранец работал сосредоточенно и напряженно, если и поглядывал на своих русских коллег, то только изредка. Похоже было, что его где-то там проинструктировали насчет контакта…
Бывает, люди, долго находящиеся вместе, приобретают способность, не сговариваясь, действовать единодушно… Терпение кабешников лопнуло на третий день!
«Что?.. заискивать перед «иностранщиной»?!. Ну уж, нет уж!..» — будто возмутились все враз.
А тут еще (кстати!) иностранец припоздал с обеда. Когда он появился, в бюро уже успела вернуться прежняя атмосфера…
Массируя пальцами залысины, трудился над шахматной доской Конев. Мирно посапывал Митрич, безропотно отдавшись стулу и дремоте. Верочка стояла возле Красиной и наводила маникюр. Ловко манипулируя пальцами, Красина колдовала над рядом бисерных узлов итальянского макраме. В ускоренном темпе орудовала кольцевыми спицами Мария Петровна, наверстывая потерянное время. У кульмана работала одна только Бровина (которая не в счет!)…
Находя уверенность в солидарности, каждый спокойно занимался своим делом, не обращая внимания на «высокого» гостя.
Но вдруг, как-то все враз — будто кольнуло! — оглянулись на него… Иностранец не работал!..
Откинувшись на стуле, забросив ногу в узконосом ботинке на стол, он воскликнул, не скрывая восторга:
— Boycott!.. Забастофка… O’key!.. Понимай!.. Солидарна!..
Это было — как гром средь ясного неба!
Бровина перестала чертить и села на стул.
У Марии Петровны вылетели две спицы, так быстро — словно обожглась — избавилась она от вязания. «Чего придумал!..» — пронеслось у нее в голове.
Конев смахнул всю позицию, резко задвинув шахматы в стол: «Забастовка!.. Какая может быть забастовка?!. У меня очередь на «Жигуль» подошла, а он — забастовка!..»
Даже Митрич проснулся. Вскочил со стула… — понял что или не понял — лицо его приняло по-детски обиженное выражение.
Но больше всех поведение иностранца возмутило Верочку! Размахнув во всю ширь накладные ресницы, она шептала, отвернувшись от иностранца, но так, чтобы слышали свои:
— Вишь, чем взять захотел!.. Империалист проклятый!..
Когда в конце дня заглянул шеф, подтянутый и немногословный, он застал своих подчиненных в идеально рабочих позах, будто все бюро фотографировали для доски Почета!..
Деловую, производственную обстановку находил он, к своему удовольствию, и в последующие дни. Даже бормотания Митрича не нарушали ее, а скорее подчеркивали.