Тут подходит к нам Петунин:
— Разрешите, Иван Егорович, я с вашим внуком займусь.
Димка смотрит недоверчиво и вдруг спрашивает:
— А ты, дядя, тоже без пяти минут?
Не знаю, как я сквозь пол не провалился. Опомнился, когда Петунин с Димкой в коридор вышли.
Принимаю экзамены, а сам думаю: пожалуй, несправедливо я к Петунину относился. Неспособным его считал, чуть ли не дураком, а он, оказывается, умница. Ну, может, ленив немножко, да ведь главное — соображает. Нашел же выход!
Отпустил последнего студента, выхожу во двор и диву даюсь. Петунин конспекты моих лекций читает, а Димка сидит рядом на скамейке, что-то из бумаги мастерит. На меня и не смотрит: занят, увлечен. Петунин улыбается:
— Занимайтесь, Иван Егорович, делами. Мы подождем.
…Сижу на заседании месткома, вполуха слушаю, а сам думаю: «Почему же наш Димка-нелюдимка, от чужих дядей и тетей шарахающийся, с Петуниным пошел? Почему, когда меня во дворе увидел, не заревел, не кинулся к деду? Что в нем такое есть, в этом Петунине? Чем мальчишку привлек?»
…Через час новую картину наблюдаю: стоит Димка перед Петуниным и научный доклад делает о наблюдениях за муравьями. А вокруг мальчишки собрались, то поправляют оратора, то одобрительно покрикивают. Промямлил я что-то насчет статьи, редакции, а Петунин опять улыбается:
— Да не волнуйтесь, Иван Егорович, поезжайте. Я свободен сегодня и могу Димку домой отвести.
Отдал я Петунину ключ от квартиры и бегом за такси. Через час домой приезжаю и глазам не верю: Димка манную кашу уплетает. И не скандалит, не брыкается, с аппетитом ест, разбойник. Оторвется, пощупает мускулы на руке — и опять за ложку.
Попятился я из кухни и кричу (мысленно, конечно) про себя: «Эврика!» Понял, что Петунин — настоящий талант. Да таких, как он, в наш педагогический институт без экзаменов принимать нужно!
Позвал я Петунина в кабинет и крупно вписал в зачетную книжку: о т л и ч н о.
ЭФФЕКТ ВОСТРИКОВА
Однажды пришла в наш дом комиссия.
— Пора капитальный ремонт делать, — сказала член-представитель, молодая симпатичная женщина. — Готовьтесь. Ждите дома.
— Как дома? — говорю. — Я на работу ходить должен.
— Это нас не касается. Ждите.
Взял отпуск, жду. Через неделю приходят два веселых молодых человека.
— Мы, — говорят, — водопровод менять будем, холодный и горячий. И давай трубы вырезать. Газ синим пламенем горит, стены — красным.
— Ребята, — не выдержал я. — Жалко стены жечь. Подложили б чего-нибудь за трубы-то.
— Нам, — смеются, — за это не платят. А если переживаешь, съезжай на время ремонта к знакомой. Нервы сохранишь. А может, даже женишься.
Ушли ребята, сижу без воды. Неделю сижу, другую. Нашел их во дворе: в картишки играют.
— Долго, — спрашиваю, — без воды сидеть?
— Долго, — отвечают. — Начальство решает, менять канализацию или не менять. Если менять — водопровод нельзя делать. Сиди дома, жди.
Через день приходит мрачный детина, басит:
— Мойку новую ставить будем. Надо дырки в стене рубать.
Начал рубать. Топором. Раз по стене, раз по дверному косяку.
— Косяк-то зачем рубить? — спрашиваю. — И стену жалко. Сверлом бы?
— Ты не тарахти под руку, — отвечает. — Лучше опохмелиться поднеси.
— Опохмелиться у меня нету.
— А у меня другого инструмента нету. Не дают. А если бы и дали, так не с руки его таскать: позабудешь где-нибудь, потом ищи.
Через неделю пришли четверо. Отопительную систему менять. Опять стены горят, и пол тоже. А дырки уже не топором, а ломом пробивают. Пыль столбом.
— А как насчет воды? — спрашиваю. — Помыть бы.
— Начальство решило канализацию менять. Скоро ломать придут. Жди.
Взял отпуск без содержания. Жду. Теперь уже на крылечке.
Вот тут-то и встретился я с умным человеком. С Сашкой Востриковым, однокашником своим. Давно мы не видались, лет пять. Въехал он в наш двор на собственных «Жигулях», в импортной желтой куртке с пятнадцатью замками-молниями.
Смеется.
— Человеку, — говорит, — удача в руки идет, а он ушами хлопает. У меня, — говорит, — и слава, и карьера от ремонта пошли.
И рассказывает:
— Было и в моей жизни такое, как ты говоришь, «стихийное бедствие». Но как я поступил?
Контакты установил. Узнал, что трубы менять будут — сразу в магазин. Ножовку приобрел и за час все трубы у себя выпилил.
Бригадир приходит — хвалит.
— Молодец, классная работа.
Опроцентовал ее и говорит:
— Вместо премии тебе в первую очередь новые трубы поставим. Видишь, — в окно показывает, — завозят уже.
Не стал я ждать. Натаскал труб и стал газосваркой овладевать. Подчитал малость, присмотрелся на соседней стройке — и сам новые трубы поставил.
Бригадир приходит — радуется. Опроцентовал работу, то есть в свои показатели занес, и руку мне пожал. А я не медлю — краски, эмали и лаки разные достаю, малярным ремеслом овладеваю. Заблестела квартирка.
Бригадир уже вместе с начальником участка пришел. Цветы мне подарили. И, конечно, работу опроцентовать тоже не забыли.
А когда я ковры финские раздобыл и на полы приклеил — сам управляющий приехал.
Между прочим, широко мыслящий человек.
— Тебе, — говорит, — разъяснительную работу с другими жильцами надо бы провести. А мы поможем, экскурсии к тебе посылать будем из числа ремонтируемых.
— Отличная мысль, — говорю я.
И начал пропаганду своего опыта вести.
Через месяц трест впервые план выполнил, жалобы почти прекратились. Управляющий меня референтом к себе взял. А через полгода заместителем своим назначил — по пропаганде нового метода ремонта.
Сейчас одних премиальных получаю…
А ты говоришь, — «бедствие».
Владимир Тараканов
„ЧЕРНЫЙ ПЕННИ“
Прошу вас, прочтите до конца этот рассказ и порадуйтесь вместе со мной — сегодня у меня двойной праздник. Представляю, какое будет лицо у Бориса Сергеевича, когда он узнает от вас то, что я вам сейчас расскажу.
Вы спрашиваете: кто такой Борис Сергеевич? Во-первых, мы с ним дружим семьями. Во-вторых, Борис Сергеевич для меня является своеобразным раздражителем. Скажем, достал он новую ондатровую шапку. Если я об этом узнал — не могу есть-спать, пока не добуду две: себе и сыну-дошкольнику. И обе — из бобров. Или устроил Борис Сергеевич собственный выезд на «Москвиче». Завтра не иду пешком и я — под окном «Лада». И так везде и во всем. Не будь Бориса Сергеевича, я был бы рядовым серой миллионной массы: стоял бы в очередях за ординарной колбасой, ел-пил за столом производства соседней мебельной фабрики и из чашек-кружек местного фарфорового завода. Но Борис Сергеевич, слава богу, есть. Поэтому все продукты получаю в кабинете заведующей «той базой», а моя четырехкомнатная полнометражная квартира увешана импортными коврами и обставлена первоклассной мебелью и хрусталем.
— И в нашей провинции можно быть белым человеком, — при очередной встрече у меня, разливая по рюмкам «Наполеон», говорю Борису Сергеевичу. — Вчера по случаю достал дубленки себе, жене, сыну, дочери, теще — всей родне.
Затем веду Бориса Сергеевича в соседнюю комнату, где на полу кучей лежат девять канадских дубленок. Беру одну, выворачиваю мехом наружу, прошу Бориса Сергеевича мять кожу, обращаю его внимание на шов. Возвращаемся к столу. Борис Сергеевич выпивает коньяк, закусывая завистью. А я молча праздную еще одну победу…