— Девчонки будут задавать тебе каверзные вопросы, — зашептала она мне в самое ухо так, что стало щекотно.
Я не стал у нее спрашивать, какие вопросы.
— Они говорят, что ты слишком много думаешь и что это признак индивидуализма.
— Твои девчонки дуры! — рассердился я.
— Сам ты дурной! — возмутилась Маргошка. Женская солидарность взяла в ней верх над справедливостью.
Я махнул рукой и пошел в класс. Сегодня должны были разбирать восемь заявлений о приеме в комсомол, но почему-то ни о ком столько не говорили, как обо мне. Уроки тянулись без конца. Даже моя любимая география.
Комсомольское собрание проходило в зале, только члены бюро уселись не на сцене, а ближе к нам, перед задвинутым занавесом, на котором было нарисовано море и чайки. Начали сразу после уроков, потому что в нашу десятилетку ходят из других рабочих поселков за пять — восемь километров и ребятам надо до темноты добраться домой.
Когда стали обсуждать заявления, тихонечко вошел Афанасий Афанасьевич, по обыкновению с расстегнутым воротником (он иногда страдал удушьем). Пройдя на цыпочках, он сел у окна, раскрыв сначала форточку.
Так я эти дни тревожился, а как началось, наоборот, сразу успокоился, только весь как-то подобрался. Первым разбирали заявление Нины Воробьевой из нашего 9-го «Б». И… не приняли. Потому что она плохо училась, ничего не читала, отказывалась наотрез от общественной работы и только и делала, что вышивала, даже в школе. Вышивает она замечательно, ее рукоделия даже на областную выставку послали. Нина так расплакалась, что икать начала. Она клялась, что исправится, но ребята были непреклонны. А секретарь Леша Морозов сказал ей:
— Ты сначала исправься, а потом приходи.
Вторым разбирали Ваську Каблова из 9-го «А» и тоже не приняли, потому, что он получил четверку по поведению. Васька говорит:
— Так не двойка же? Четыре означает хо-ро-шо.
Никак не могли ему втолковать, что за поведение этого мало. Так и не захотев понять, он обиделся и ушел, громко хлопнув дверью. Ефимка шепнул мне, что сначала разбирают плохих, а хороших, которые будут приняты, берегут «на загладку». Только он так сказал — и выкрикнули мою фамилию:
— Яша Ефремов!
Я не мог сразу сообразить, начиналась ли это уже «загладка» или еще длилось постыдное начало? Вышел к столу смущенным, одергивая новую гимнастерку, которую мне мачеха сшила к торжественному дню.
Все смотрели на меня как-то странно. Будто наши ребята и будто уже не они. Удивительно, как меняются лица, когда ты один, беззащитный, стоишь перед собранием людей. По отдельности я никого из них не боялся, а теперь просто дрожал от страха. Леша Морозов с загадочным выражением голубых выпуклых глаз (девчонки его зовут «лупоглазым») прочел мое коротенькое заявление. Один Афанасий Афанасьевич оставался таким, как всегда, и даже подмигнул мне: дескать, не робей, парень. И такой родной показалась мне вся его нескладная щуплая фигура, что у меня защипало в глазах.
Павлушка Рыжов всегда изощрял над ним свое остроумие (разумеется, за глаза) и уверял, что Афанасий Афанасьевич пьет горькую и что жена ему изменяет. Все это было неправда, и я не раз во всеуслышание объявлял, что Павлушка подло лжет. Сейчас он смотрел на меня с плохо скрытым недоброжелательством. Уж очень ему не хотелось, чтоб и меня приняли в комсомол. Он словно чувствовал, что вдвоем нам будет в организации тесно. Рыхлый, толстый, с бесформенными губами, одетый, как всегда, лучше всех, лгун, лицемер и краснобай, он мне внушал мучительное отвращение.
— Расскажи свою биографию, — услышал я голос Морозова будто издалека.
Я рассказал очень коротко: что там было рассказывать — родился, учился… и, подумав, добавил: «Сейчас учусь в 9-м «Б», а после школы стану, — я на миг запнулся, ребята смотрели на меня с интересом, и я выпалил: — «Буду штурманом!» И лучше бы мне этого не говорить. Все рассмеялись, и Афанасий Афанасьевич тоже.
— А трактористом не хочешь? — звонко выкрикнула одна из девчонок, и сразу посыпался ворох вопросов:
— А почему не просто ловцом в нашем колхозе?
— Если все будут капитанами, кто будет работать в колхозе?
— Почему это именно капитаном, чтоб распоряжаться?
— А на целину ты не поехал бы?
Кричали одни девчонки, даже раскраснелись все от злости.