Море с шумом пронеслось дальше.
В помещении было темно и холодно, но сухо. Сухо и безопасно.
— Вот черт! — воскликнул Фома отдышавшись, в его голосе слышалось беспредельное восхищение. — Вернулся-таки на старое место!
Это он о Каспии так говорил. Но радовался он преждевременно: через несколько дней море ушло опять. Это все зюйд-зюйд-вест наделал.
— Давай лучше выжмем одежду, — предложил я, лязгая зубами от холода.
Мы выжали и снова надели то, что осталось, — одни лохмотья. Куртку я потерял.
— Придется сидеть здесь всю ночь? — спросил я.
— Может, поплывем дальше? — не без юмора осведомился Фома.
Он встал и долго шарил в темноте, потом принес камышовые маты. Мы уселись на них.
— Хорошо как, — заметил Фома, прислушавшись к реву воды и ветра, — теперь бы только закурить.
Мы всю ночь продрожали в пустом рыбозаводе. Ох и долгой она нам показалась! Перед утром немного соснули, прижавшись друг к другу.
Утром нас нашел там отец. Он был так рад видеть меня живым и невредимым, что даже не выбранил.
Я сообщил отцу, что потерял куртку.
— Хорошо, что не потерял голову, — добродушно буркнул отец.
Как осунулось и постарело за эту ночь его и без того худое лицо! А мы с Фомой походили на бродяг. На радостях отец обнял и Фому. И предложил отправиться к нам выпить от простуды и закусить, чтоб согреться…
И вот мы плыли на шлюпке там, где я только вчера катил на велосипеде. Фома взял у отца весла. Отец пересел на руль, укутав меня своей шинелью. Никогда прежде я не видел такого утра: оно было чистое и свежее, зеленое и голубое. Море дало ему прозрачность, небо — глубину. А ветер, накуролесив, улетел — стоял полный штиль. Отец рассказал, что за эту ночь моряна нагнала воду на сорок километров вокруг, подняв уровень моря на целых два метра. Были и жертвы, только не в нашем поселке — Бурунный расположен на острове, и его не затопило.
Море продержалось всего две недели. Нордовый ветер согнал его за четыре часа. Остров опять очутился на песке.
Вскоре я узнал, что линейно-технический узел созывает широкое совещание — слет. Сеня Сенчик под большим секретом рассказал мне, что на этом совещании Фому собираются премировать, и я упросил отца взять меня с собой. Дескать, охота послушать концерт самодеятельности, который будет после торжественной части.
В поселковом клубе народу набилось битком, так как пришло много ловцов. Все нарядились, любо на них посмотреть! Отец надел новую форменную тужурку, загладил сам складку у брюк. Фома и то принарядился, чисто выбрился и постригся. Правда, начальству, кажется, не понравилось, что он вместо форменной тужурки был в морской куртке.
Фома немного опоздал и не нашел себе места. Когда отец ушел в президиум, он сел рядом со мной и подмигнул мне. Я внимательно взглянул в его лицо. Другое у него было выражение, будто тяжесть сбросил с себя многопудовую. А я подумал: ведь Фома еще совсем молодой парень. Он красивый, Фома. Девушки, кажется, тоже так думали, все посматривали на него, но он не замечал этого. И что ему далась моя сестра!
Первым шел доклад начальника линейно-технического узла Тюленева. Доклады он всегда читал по тетрадке. Прочитав все, что положено, он стал устно упрекать линейщиков, что они еще плохо используют опыт моего отца. А потом, успокоив свою душу, сказал так:
— Среди нас имеется живой пример того, каких результатов можно достигнуть, вооружившись методом нашего знатного новатора товарища Ефремова. Участок Фомы Шалого был в числе отстающих, а теперь он стоит на втором месте после… гм… нашего знатного…
Тюленев откашлялся и, потупив черные живые глазки, сообщил, что за апрель у моего отца было четыре повреждения (конечно, причиной тому боковой ветер, достигавший двадцати баллов), а у Фомы только три. На тот же ветер! В зале зааплодировали, а отец почему-то пристально посмотрел в мою сторону. Фома незаметно ущипнул меня.
В общем, Фома сделался героем вечера. Ему присвоили звание лучшего по профессии, поместили на доску Почета и в книгу Почета. А хвалили его! Другой бы на его месте просто зазнался, но Фома был не таков.
В самый разгар чествования Фома схватил меня за руку и, прежде чем я успел опомниться, выволок на сцену.
— Вот кто получил звание лучшего по профессии — Яша Ефремов, — сказал он твердо. Загорелое лицо его лоснилось от жары и пота, карие глаза округлились.
Поднялся страшный шум, некоторые кричали: «Как это так?» Тюленев требовал прекратить «шуточки».
Я пытался удрать, но Фома крепко держал меня за руку, как я ни крутился и ни извивался. Исподлобья я взглянул на отца, он улыбался как-то про себя. Потом он говорил, будто с самого начала догадался, зачем я «заимствую» у него всякие гайки, а раз под самым носом утащил плоскогубцы.