Но Мальшет отнюдь не робел перед своим мощным противником. Удары его сыпались с молниеносной быстротой, сливаясь в один ритм, как пулеметная очередь. Ростом он был несколько выше Фомы и умело пользовался этим преимуществом, прибегая к длинным прямым ударам, как бы держа Фому на расстоянии. Фома двигался тяжеловато, неуклюже, тогда как Мальшет как бы скользил, словно на коньках по льду, — взад и вперед: шаг, требующий упорной тренировки, как я узнал потом.
Поняв, что противник серьезен, Фома стал осторожнее. В то же время его сердило, что удары, которые он обрушивал на ученого, большей частью не доходили до цели, и он только бил воздух. Мальшет был словно неуязвим. Стройный, крепкий, легкий в движениях, он совсем не горячился, а настойчиво, словно по заранее задуманному плану, начинал оттеснять Фому в глубину двора.
Я замер, притаив дыхание, едва успевая следить за стремительными движениями боксеров. Странно, но почему-то мне очень не хотелось тогда, чтоб Фома был побежден, я сам не знал почему. Какое-то смутное чувство справедливости: на долю Филиппа Мальшета и так было отпущено много. В этот момент Филипп получил такой сокрушительный удар сбоку, что отлетел назад, зашатался и повис на бельевой веревке, ухватившись за нее обеими руками, как на ринге…
Лиза метнулась вдруг к сараю и стала изо всей силы бить чем-то по ведру.
— Гонг! — закричала она. — Раунд кончился.
Когда я вновь посмотрел на. Мальшета, он лежал на земле, а Фома помогал ему подняться.
— Ничего… — бормотал Фома смущенно. — Разок подрались, я со всеми дерусь, такой уж уродился…
— Как тебе не стыдно! — вспылила сестра, подбежав к Фоме. — У-у, какой дурак!
— Из вас… ох… вышел бы первоклассный боксер, — простонал Мальшет, поднимаясь, — прирожденный боксер, просто поразительно… Такие способности пропадают никем не оцененные. Поучиться бы вам, и… — Филипп приложил ладони к заплывающим глазам, — вышел бы чемпион СССР.
— Чемпион! — восторженно выдохнул Фома, с обожанием смотря на Мальшета.
— Чемпион… — как эхо, повторил я, — а у нас его хулиганом объявили, все собираются под суд отдать.
— Вы это серьезно, что ли? — по-детски наивно спрашивал Фома, умильно заглядывая в опухшую физиономию молодого ученого.
— Абсолютно серьезно, я вас и к тренеру хорошему направлю. Он сделает из вас настоящего боксера, будете на ринге выступать.
Тогда ошеломленный Фома уставился на Лизу. Может, в этот момент он впервые подумал о славе, чтоб победить с ее помощью непокорное девичье сердце. Как бы прочитав его мысли, Лиза, надувшись, отошла. Фома медленно повернулся к ученому:
— Вот спасибо, друг!
Обеими руками он стал жать его руку…
— Идите в дом, а то чай остынет, — сдержанно напомнила Лиза.
Мы собирались завтракать, когда пришел Фома.
— Лизочка, разрешите и ему войти, — попросил за Фому океанолог, — надо же дать человеку адрес тренера. Сестра уже скрылась в дверях. Мальшет подмигнул Фоме, и они, мирно разговаривая, стали подниматься по лестнице. Восхищенный, просто в упоении, я поднялся за ними.
После пережитого напряжения ароматный индийский чай вприкуску с арбузным медом показался невыразимо вкусным, и брынза тоже. Теперь Фома не казался свирепым, наоборот, он выглядел кротким и смущенным. Яркий румянец заливал его смуглые скулы, черные сияющие глаза смотрели с доверчивым ожиданием. У него был резко очерченный мужественный рот, энергичный подбородок. По-моему, он был красив.
За чаем Мальшет рассказывал о разных знаменитых боксерах — целой плеяде чемпионов СССР. Яков Браун, например, начал заниматься боксом с четырнадцати лет. (А наш Фома с шести лет!) Шестнадцатилетним пареньком он уже стал чемпионом страны.
Мальшет рассказал о турнире лучших мастеров ринга в Берлине, когда боксеры двадцати трех стран боролись за почетный спортивный трофей — золотой пояс чемпиона Европы; о финальном бое Геннадия Шаткова со шведом Стигом Шелином, чемпионом Европы, призером Олимпийских игр в Хельсинки, четырехкратным чемпионом Швеции и Скандинавии.