- Вот кто получил звание лучшего по профессии - Яша Ефремов,- сказал он твердо. Загорелое лицо его лоснилось от жары и пота, карие глаза округлились.
Поднялся страшный шум, некоторые кричали: "Как это так?" Тюленев требовал прекратить "шуточки".
Я пытался удрать, но Фома крепко держал меня за руку, как я ни крутился и ни извивался. Исподлобья я взглянул на отца, он улыбался как-то про себя. Потом он говорил, будто с самого начала догадался, зачем я "заимствую" у него всякие гайки, а раз под самым носом утащил плоскогубцы.
Фома потребовал тишины и, когда в зале немного стихло, не выпуская мою руку, сказал:
- Я опять буду ездить на промысловых судах, завтра уже выхожу в море.
Тут все ловцы стали кричать "ура". Фома махнул им рукой, будто с ринга, и бросил в сторону возмущенного Тюленева:
- А если меня некем пока заменить, участок смело можно доверить младшему Ефремову.
Долго у нас в Бурунном вспоминали этот слет. А Тюленев уговаривал меня взять участок. Но уже возвращалась Лиза, и я отказался. Другие у нас были планы.
ДОМ НА ВЗМОРЬЕ
Глава первая
ЛИЗА ПОЛУЧАЕТ НАЗНАЧЕНИЕ
Лизу ждали со дня на день. Мы еще не знали, куда она получила назначение. Сестра уже писала отцу, что забирает меня с собой; он не возражал, считая, что для Лизы так будет лучше: все-таки не одна.
Неожиданно я получил полторы тысячи рублей - зарплату Фомы за два месяца. Он наотрез отказался ее принять, говоря, что "работу делал за меня Яшка", и тогда начальник линейного узла торжественно вручил ее мне. Это были мои первые деньги. Отец с мачехой были очень довольны.
- Справишь себе новый костюм, и на туфлишки останется,- решили они.
У. меня еще никогда не было настоящего костюма. Я всегда ходил в лыжном или в старой отцовской куртке. Но я не придавал этому большого значения. Подумаешь!.. И потому сразу решил: куплю Лизе платье.
Когда Прасковья Гордеевна потребовала у меня деньги, чтоб идти покупать отрез на костюм, я так ей и объявил. Она ахнула и опустилась на стул.
- Дурной ты, я погляжу... Купи ей штапеля на платье - чем плохой подарок? Я ей покажу, как сшить.
- Нет. Вмешался отец:
- Мать дело говорит.
- Ты ведь сказал, что не возьмешь эти деньги,- бросил я с укором отцу,мне они очень нужны...
Я чуть не заплакал. Отец смущенно пожал плечами.
- Девай их куда хочешь,- буркнул он. Прасковья Гордеевна надулась и стала греметь посудой.
Я решил купить сестре самое красивое платье, какое только может быть. Но легко сказать, а как сделать? Ни в Бурунном, ни в райцентрах по соседству таких платьев не было.
Сколько я ни думал, но придумать ничего не мог, и посоветоваться не с кем. Фома ловил рыбу на глуби. Он теперь работал помощником капитана промыслового суденышка. Не с Ефимкой же советоваться насчет платья.
Вечером я читал в своей комнатушке за кухней. Отец с мачехой сидели у себя возле приемника - мачеха вязала отцу носки, а он просматривал газеты. Передавали замечательный концерт из Колонного зала. Отложив книгу, я бросился на кровать и стал слушать. Пела заслуженная артистка РСФСР Оленева:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.
...Я опомнился - меня словно не было некоторое время. На незримой сцене уже шел какой-то скетч.
Деньги приводятся в исчислении до 1961 года.
Я поднялся и притворил дверь. За стеклом насвистывала моряна, бросаясь песком в окно.
Мысленно я представил прекрасное лицо той, что могла так петь. Я видел ее портрет в "Огоньке", да и у Маргошки в ее коллекции артистов была фотокарточка Оленевой.
Я сидел на кровати и размышлял, что же такое искусство? В чем его сущность? Отчего оно так потрясает человека? Что заставило миллионы лет тому назад пещерного человека высекать на твердой скале сцены охоты на мамонтов?
Как-то я задал эти вопросы Юлии Ананьевне. Она очень долго объясняла, но на мои вопросы так и не ответила. По ее словам выходит, что художника заставляет творить классовая борьба, поскольку он является выразителем мыслей и чувств класса. А если бы не было классовой борьбы, он бы тогда не творил? А пещерный человек? При коммунизме не будет классов, а искусство, несомненно, достигнет наивысшего расцвета.
- Ты удовлетворен? - спросила учительница, когда кончила мне объяснять.
Я по-честному сказал, что не удовлетворен. Юлия Ананьевна растолковывала мне минут двадцать. Я опять был не удовлетворен. Она рассердилась и говорит:
- Какой ты все ж таки тупой, Ефремов!
Девчонки долго смеялись, а ребята за меня обиделись. Они считают меня умным, наверное, потому, что я люблю философствовать. Кто его знает, может, и вправду я тупой?
Передо мной еще носился образ артистки, когда я опять стал изыскивать средства достать платье, которое было бы достойно моей сестры. Однажды я видел такое платье в кино.
И вдруг меня осенило! А что, если обратиться к Оленевой? Разъяснить ей все в письме, а деньги выслать телеграфным переводом. Она-то сразу поймет, что мне надо. И кому знать больший толк в платьях, как не артистке, да еще заслуженной? Конечно, она это сделает, потому что у великой артистки великое сердце, иначе не может быть.
Недолго думая я присел к столу и взял лист чистой бумаги. Писал я от души. По-моему, письмо вышло хорошее, жаль, что не осталось черновика. Но у меня получилось сразу, без помарок. Запечатав, положил письмо под книгу, чтоб лучше заклеилось.
Утром я смазал велосипед и отправился на почту - экзамены уже закончились, и я был свободен. Адрес написал такой: "Москва, заслуженной артистке РСФСР Оленевой".
Почтарь, инвалид Отечественной войны, говорит:
- Это не адрес, это "на деревню дедушке". Да еще денежная сумма... Как можно!
И не принял. Я стал ему доказывать. Было же когда-то послано письмо по адресу: "Атлантический океан, Виктору Гюго", и дошло, когда автор "Отверженных" жил на безвестном острове.
Пока мы спорили, собралась целая очередь. И, как на грех, Юлия Ананьевна подходит.
- Для чего ты переводишь деньги Оленевой? - спросила она с удивлением.
- Личное дело,- пробормотал я, чувствуя, что краснею.
Учительница подозрительно посмотрела на меня. Кто-то из ожидающих (кажется, зубной врач) подсказал адрес: Большой театр. Тогда почтарь смилостивился и принял деньги и заказное письмо.
С того дня по всему Бурунному только и было разговоров о том, что Ефремов Яшка перевел Оленевой полторы тысячи рублей. Начальник линейного узла позвонил отцу. Дома была целая история, вспоминать тошно...
Когда я забежал в школу справиться, перешел ли я в десятый класс, заинтересованные ребята загнали меня в угол и пристали, как с ножом к горлу, какие у меня могут быть с Оленевой дела.
В этот момент меня позвали в учительскую. Я только было обрадовался неожиданному спасению, но учителя оказались еще более любопытными, чем ребята. Под предлогом, что им это необходимо знать в воспитательных целях, они так прижали меня, что пришлось все раскрыть.
Педколлектив так и ахнул, ребята за дверью - тоже. Больше всех возмутилась Юлия Ананьевна:
- Ну, знаете... Я всегда замечала, что Ефремов не по летам... наивен, но не представляла, что до такой степени. Во-первых, это не тактично по отношению к Оленевой. Она не посылторг. Во-вторых, ты только подумай, если все станут ее просить высылать им платья, пиджаки... Деньги она отошлет тебе обратно. Ах, как неловко! И это в нашей показательной школе!
- Ты хоть указал размер платья? - улыбнулся не без лукавства Афанасий Афанасьевич.
- Не знаю... размер. Написал, какой у Лизы рост.
- Ладно, иди... Вакула! - отпустил меня директор.
Лиза приехала на другой день. Она очень выросла, стала какая-то другая - красивая. Я порадовался, что в письме к Оленевой прибавил сестре роста на целых 10 сантиметров по сравнению с прошлогодней отметкой на двери.