Каково же было удивление и радость, когда мы узнали, что Лиза получила назначение на Бурунскую метеорологическую станцию - тамошний наблюдатель увольнялся. Я знал этого величественного старика, очень ученого, раз даже разговаривал с ним в библиотеке об Илье Эренбурге.
Метеостанция на самом взморье, километрах в девяти от Бурунного,- серый дом на высоком холме, с ажурным шаром наверху.
Отец даже прослезился от радости, что мы будем так близко. Прасковья Гордеевна, по-моему, предпочла бы, чтобы назначение было куда-нибудь в Азербайджан, что ли,- ей вдвоем с отцом спокойнее. Но она добросовестно старалась этого не показывать.
Лиза привезла подарки: отцу полосатый шерстяной джемпер, чтоб тепло было ходить на трассу; мачехе чехословацкий нарядный платок, которым та осталась, в общем, довольна, а мне трехтомник Герберта Уэллса.
- Так хотелось накупить всем всякой всячины, но не было денег,сконфуженно сказала Лиза.
- И то спасибо,- отозвалась Прасковья Гордеевна,- Якову-то лучше бы ситцевую рубашечку, книги у него есть.
- Уэллса у меня нет,- запротестовал я.
- Учебники есть, и хватит,- возразила мачеха,- а в книгах клопы могут завестись...- И, как всегда, в ее голосе была глубокая убежденность в мудрости своих слов.
На следующее утро Лиза приняла метеостанцию, и мы с ней переехали в дом на взморье.
Там еще полагался сторож... Никто не возражал, чтоб я взял на себя эту должность. Теперь у меня был хоть небольшой, но регулярный заработок.
А то как-то стыдно, чтоб такой большой парень был на иждивении сестры. Я бы, конечно, мог работать линейщиком - Тюленев предлагал мне не раз, но трасса проходила далеко от метеостанции, нам бы с Лизой пришлось жить поврозь. А у нас были свои большие планы.
Глава вторая
МЕРНЫЙ ПЛЕСК ПРИБОЯ
Это был совсем дикий край - пустынное прибрежье, дюны, колючие кустарники и камни. Не верилось, что всего в девяти километрах живут люди.
Серый дом стоял неподалеку от моря, солоноватая водяная пыль оседала на его обомшелых стенах. Береговая полоса казалась такой узкой и незащищенной по сравнению с морем. Даже в тихую погоду оно волновало предчувствием могущей случиться беды - огромное и грозное.
После случая, когда море вернулось, я стал бояться его. Иногда мне снилось, что море опять настигает меня, залило с головой, я захлебываюсь, кричу... Просыпался с сердцебиением, весь в поту. Но я не разлюбил моря и терпеливо ждал, когда это мое состояние пройдет.
Хорошо, что мы с Лизой жили здесь не одни. В доме остался бывший наблюдатель метеостанции Иван Владимирович Турышев.
Когда мы в исполкомовском "газике" прибыли со всеми пожитками (две кровати, связка книг, постель, узлы и мешки) на новое житье, Турышев с достоинством приветствовал нас на пороге - высокий, медлительный, с густыми серебристо-седыми волосами. Красивое поблекшее лицо его выражало суховатую иронию, насмешку, ставшую привычкой.
Впоследствии я заметил, что часто такое напускают на себя люди, не защищенные в жизни,- это у них своего рода щит. А глаза у него были добрые, полные юмора и любопытства к жизни. Иван Владимирович сразу нам понравился: мы смотрели сквозь щит.
- Если вы разрешите, я останусь здесь жить... Мне, собственно, некуда ехать,- сказал он Лизе,- или... я помешаю вам?
Лиза молча посмотрела на метеоролога и вдруг, приподнявшись на цыпочки, крепко его поцеловала. Подумав, я последовал ее примеру и звонко чмокнул его в гладко выбритую щеку. Мы о нем много слышали.
Исполкомовский шофер, ухмыляясь, смотрел на нас.
- Вот у вас и дети, сразу двое,- сказал он Турышеву,- хорошие ребята, вам с ними будет гораздо лучше, чем одному.
Выгрузив вещи, шофер простился и уехал. А мы стали устраиваться.
Большой это был дом, старой каменной кладки, его так и строили под метеостанцию, еще в девяностых годах прошлого века. Снаружи изо всех щелей росли трава и мох. Изнутри он был хорошо оштукатурен и выбелен. Иван Владимирович старательно поддерживал в нем чистоту. В доме было четыре просторных комнаты окнами на море, кухня, прихожая и внутренний сарай для топлива. Самая большая комната посреди дома была занята под метеостанцию. Там стояли два стола - один письменный, обтянутый потемневшим зеленым сукном, другой - квадратный, весь заставленный приборами, длинный низкий диван дореволюционного происхождения, шкаф для бумаг, несколько стульев, а в углу на тумбочке приемник "Родина". Стены были сплошь увешаны картами, только над письменным столом висел портрет Ленина.
Иван Владимирович занимал угловую комнату при входе. Там было тоже много карт, они висели одна над другой на крюке, словно отрывной календарь. Внутренняя стена была уставлена стеллажами с книгами.
- Ты видел, сколько у него книг? Как нам повезло,- шепнула мне Лиза.
Нам повезло больше, чем она могла тогда предполагать. Иван Владимирович был замечательный человек, старый большевик и ученый-климатолог. Когда-то он заведовал кафедрой в Московском университете. Это о нем тогда писала Лиза, что он так горячо поддержал проект Малынета.
Здесь, у моря, ему было хорошо.
Он весь ушел в научную работу. В Москву ездил часто: то ему нужно было в Ленинскую библиотеку, то вызывало издательство - труды его стали выходить большими тиражами.
Да, это большое счастье для сестры и меня, что судьба свела нас с таким человеком!..
До поздней ночи мы убирались в своих двух комнатах при свете фарфоровой керосиновой лампы, счастливые началом самостоятельной жизни.
Кровати мы привезли с собой, кое-какая мебель нашлась в доме (для нас это, впрочем, было целое богатство) : круглый потускневший стол - мы его накрыли белой скатертью; шкаф для бумаг, который окрестили буфетом; испорченная фисгармония. Посмеявшись, мы превратили старинный инструмент в подставку для книг. Стены увешали морскими видами - репродукциями с картин Айвазовского и Судковского, которые я постепенно накупил в сельмаге и хранил, как дорогую коллекцию. Рамки я сделал из дерева и камыша.
Когда Лиза домыла пол, к нам заглянул Иван Владимирович. Чудесную игрушку держал он в руках - полуметровую бригантину! Борта суденышка были выкрашены масляной краской чистейшего белого цвета, переходящего ниже ватерлинии в голубой. Прямые паруса передней фок-мачты и косые паруса грот-мачты кто-то сшил с вдохновением из сурового полотна, как подобает морским парусам - символу суровой жизни моряка. "Ветер дальних странствий" пронесся по дому. Иван Владимирович, улыбаясь, смотрел то на Лизу, то на меня, лицо его, казалось, оттаяло.
- Поздравляю вас с новосельем,- произнес он и, вручив Лизе бригантину, по-старомодному поцеловал ей руку. Я тут же наскоро смастерил подвесную полочку, и мы поставили на нее бригантину. Отныне она должна напоминать, как и лоция Филиппа Мальшета, которую я положил отдельно от всех книг на тумбочку возле своей кровати. Лоция была моя, и я не собирался делиться ею даже с сестрой.
Потом мы пили чай за круглым столом и слушали рассказы Ивана Владимировича. Было что послушать! В юности он изъездил Каспий вдоль и поперек. Был участником нашумевшей экспедиции Горского, когда ученые тридцать семь дней провели на льду, пересекли на лошадях уральскую бороздину, попадали в относ. Он прекрасно знал отца Мальшета - Михаила Филипповича, они дружили с детства.
Старший Мальшет тоже любил наш Каспий, он построил на его берегах не один маяк и тоже вечно носился с проектами каких-то дамб. Однажды вчетвером - Иван Турышев, Михаил Мальшет и двое студентов, закадычных друзей,- отправились на арендованной тюленке далеко в море: Иван Владимирович тогда работал над своей первой диссертацией и ему не хватало каких-то данных.
Сначала все было хорошо, но потом они попали в окружение айсбергов, по-местному - бугров. На них часто попадаются большие лёжки тюленя. Бугры эти напоминают причудливые ледяные крепости - мощные стены высотой в трехэтажный дом и выше, башни, посреди ледяные "дворы", в которых греются на солнышке и дремлют тюлени. Когда ловцам попадается такой "двор", то при удаче можно взять столько тюленя, что наполнишь два-три суденышка.