Должно быть, они наткнулись на подводный айсберг, потому что вдруг от внезапного сильного толчка тюленка судорожно вздрогнула, что-то в ней хрустнуло, словно позвоночник переломился: нахлынувшая волна, выломав часть борта, перевернула судно. Людей отшвырнуло в сторону. Один из студентов угодил в студеную ледяную шугу вниз головой и сразу пошел на дно, остальные попали на шугу плашмя и удержались.
Положение было ужасное... Когда набегала волна, шуга становилась плотнее, по ней можно было ползти, волна отхлынет - шуга делается жиже, руки и ноги проваливаются, тяжелые сапоги и зимняя одежда, сразу намокнувшие, тянут вниз.
"Ползи на лед!" - крикнул Мальшет и первым пополз в ту сторону, где, как он предполагал, был лед.
Они ползли долго. Рот забивало шугой, руки сводила резкая боль. То и дело останавливались и пытались лечь пошире, чтоб хоть как-нибудь продержаться на поверхности, не утонуть. Иван Владимирович, потрясенный катастрофой и гибелью студента, обессилел и скоро отстал. Минутами он даже терял сознание, но приходил в себя, когда начинал тонуть. Другой студент отстал еще больше, он сильно испугался. Волны разбросали всех далеко друг от друга. Случайно первым нащупал край льдины Иван Владимирович. Перед ним была ледяная гряда. Кое-как он вскарабкался на лед и от изнеможения словно впал в забытье. Вдруг он опомнился: где же товарищи, неужели погибли? Откуда взялись силы - он быстро вскочил на ноги и стал всматриваться в сумерки. Темные пятна на сероватой ледяной каше словно уже и не двигались. Турышев крикнул, его слышали, но ни один не откликнулся - сил не хватало.
Часа четыре они держались на воде.
Ползти обратно на помощь у Ивана Владимировича не было сил... Но человек никогда не знает предела своим силам. Не мог же он сидеть на льду, когда его друзья погибали, и, оставив спасительную льдину, он пустился за ними.
Обратный путь по шуге был еще страшнее. Иван Владимирович смутно помнит, как он вытащил совсем ослабевшего студента. Ему помог, подбодренный возвращением друга, Михаил Мальшет.
Мокрых, окоченевших, изнемогших, долго их носило по Каспию, пока не подобрала чья-то тюленка.
Иван Владимирович рассказывал нам много подобных историй.
Он был очень интересный собеседник. Мы готовы были слушать его всю ночь напролет, особенно когда он говорил о Михаиле Мальшете.
Мы очень полюбили ученого. Мы еще тосковали о нашем отце, будто он был не за тридцать километров, а за тысячи. Уж очень он поддавался влиянию: сначала нашей матери - она вела его за собой ввысь, а потом Прасковьи Гордеевны, которая сама была низка и принижала его. Самое ужасное было в том, что он теперь был счастлив. Стыдно было за такое счастье, но факты никуда не денешь: он был с нею счастлив!
Ученый ушел, пожелав нам спокойной ночи, а мы чуть не до утра разговаривали с Лизой через открытую дверь, уже лежа каждый на своей койке.
Мы решили вместе заканчивать десятый класс. Я буду в школе внимательно слушать объяснения, а вечером передавать узнанное за день Лизе. Уроки будем готовить вместе и вместе пойдем на экзамены. Лиза уже говорила с директором - он разрешил.
О том, что станем делать по окончании десятилетки, мы еще не решили. Все зависело от событий. Если проект Мальшета пройдет и на Каспии будет строиться плотина, мы оба поедем работать на эту плотину. Если проект отклонят, то будем учиться всему, что необходимо знать для решения проблемы Каспия. Мы с Лизой родились и выросли на берегах Каспийского моря, кому же, как не нам, помогать Мальшету? Но мы еще так мало знали - придется долго и упорно учиться. Меня это немного смущало: пока выучишься, проблема Каспия давно уже будет вчерашним днем техники. Но Лиза меня успокоила: во-первых, если так случится, это будет очень хорошо, мы тогда возьмемся за еще более сложную проблему - они вырастают, как холмы на горизонте, только подойдешь, уже новые показались. А во-вторых, к сожалению, не так-то быстро это все делается. Ведь у проекта Мальшета много противников, так что мы еще пригодимся.
Самый главный противник Мальшета - ученый Львов.
Лиза рассказала, как однажды один из студентов метеорологических курсов поинтересовался мнением Львова о проекте дамбы, и вот он, словно воспользовавшись случаем, блеснул ядовитым остроумием.
- Осмеять чужую идею - это он умеет, а взамен небось не предложил ничего,- возмущенно заметила Лиза и, помолчав, добавила:-Что ему наше морюшко- хоть бы и совсем высохло, он бы не запечалился!
Последнее, что я слышал, засыпая,- мерный шум прибоя.
...На другой день пришел Фома и принес огромного осетра. Я увидел Фому с крыльца - он почти бежал по дороге с хозяйственной сумкой в руках - и выскочил ему навстречу.
- Лиза меня не выгонит? - спросил он, останавливаясь и тяжело дыша.
- Нет, не выгонит.
Я уже рассказал сестре о том, что Фома спас мне жизнь. Было около часа, и Лиза собиралась на наблюдение. На ней была сборастая юбка в ромашках и желтая кофточка, темные волосы, как всегда, она заплела в две толстые косы. Увидев Фому, Лиза сделала легкую гримаску, но ее светлые серые глаза смеялись. Она протянула Фоме руку.
- Иван Матвеич здоров? - спросила Лиза.
Фома смотрел на нее смущенно и пылко. На его скуластом и смуглом лице разгорался румянец, глаза потемнели, как море осенью перед бурей.
- Отец здоров,- наконец ответил он,- обижается, что не пришла по приезде.
- Не успела, хотелось скорее начать работу. На днях приду непременно...
Сестра уложила в корзину небольшой анемометр Фуса, психрометр Ассмана, новую ленту для термографа, записную книжку и отправилась на метеоплощадку; мы за ней.
Метеоплощадка была метрах в пятидесяти от дома. Установив приборы и пустив их добросовестно отсчитывать влажность воздуха и скорость ветра, Лиза занялась наблюдением неба. Мы с Фомой деятельно ей помогали, причем разошлись в определении облачности и даже поспорили. Мы с Фомой утверждали, что облачность Пять десятых и облака кучевые. Но Лиза записала шесть десятых, слоисто-кучевые. Она рассердилась и стала листать атлас облаков, но, как на грех, такой формы там не было. Тогда Лиза говорит: "Вы оба ничего не понимаете, не мешайте мне работать",- и вся раскраснелась. Взглянув на крошечные часики-браслетку (подарок отца в день нашего отъезда), она торопливо направилась к будкам. Фома подмигнул мне так уморительно, что я прыснул со смеху. Заглянув во все будки и что-то отметив в записной книжке, сестра вприпрыжку помчалась к морю мерить температуру воды. Но у берега она в нерешительности остановилась и продолжительно по-мальчишески свистнула. Мощные темно-зеленые волны с белоснежными гребнями преградили ей дорогу только она пыталась подойти, они бросались на нее, так что сразу намочили юбку и туфли. Но когда Лиза хотела смерить температуру воды, они с гневным шипеньем уползали прочь; пришлось закинуть термометр на веревочке в волны, но пока вытаскивала его назад, вся промокла до нитки.
На крыльцо вышел Иван Владимирович, тщательно выбритый, в старом, но выутюженном костюме и галстуке. Лиза показала ему книжку для записи наблюдений, он прочел и сказал: "Правильно".
Потом я варил уху. Уха вышла, как сказал Фома, "на большой", и мы прекрасно пообедали. Конечно, и Ивана Владимировича пригласили.
За обедом зашел разговор об истории с платьем. Лиза уже знала об этом, но не высказывала своего мнения, только каждый раз ерошила мне волосы и смеялась.
Иван Владимирович, когда узнал, с любопытством посмотрел на меня. В общем, мы все сошлись на том, что Оленева пришлет платье. Именно платье, а не мои деньги обратно. А Фома сказал:
- Не такой уж большой это труд, и если человек просит...
Иван Владимирович помог Лизе в обработке наблюдений, и мы чудесно провели этот день - бродили по берегу и разговаривали.